Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

Он выразительно щёлкнул себя по шее.

- Я вообще против любых добровольных запретов для себя. Когда тебе говорят «нельзя», ты что делаешь? – Не ожидая ответа, ответил сам: - Правильно: поступаешь наоборот. Иначе всё в тебе взбунтуется, начнёт работать на тормозах и, пожалуйста – болезни. Правда, есть и такие, и их много, что ханжески пристают с надуманными приличиями и условностями, а сами только и ждут, чтобы их нарушить, а нарушив, радуются как дети, освободив от оков душу. Неврастеники – из них. Сам знаешь: прижмёшь бабу где-нибудь в тишке, а она всё «нельзя» да «нельзя», весь следующий день муди тянет. Или вот: ты сейчас спать хочешь, а вредничаешь, уговаривая себя, что «нельзя», надо ехать, и знаешь – сколько ни уговаривай отупевшую башку, всё бесполезно, всё равно вот-вот рухнешь. Зачем терпеть и неволить уставший организм, который лучше знает, что ему нужно? Не лучше ли сдаться, покемарить с полчасика, войдя в согласие с телом и мозгами, и снова свеженьким – в путь. С едой тем более: чем больше «нельзя», тем больше хочется, тем больше кишки волнуются, а успокоившись, развращаются, отказываясь работать, и вот тебе – язва. – Ярый противник запретов снова поморщился при упоминании ноющей болячки, требующей водки. – Сердечникам тоже говорят: «нельзя» двигаться, больше покоя, а хочется, и дохнут сердечные в покое и неподвижности. А двигались бы наперекор запретам и болям, раз хочется, обновляя сердечко и заставляя его работать, не лениться – глядишь, и нашли бы с ним общий язык надолго. «Нельзя» - это когда… ну, никак нельзя, нечем и нечего. А если возможно и хочется – не противься желанию, пока оно у тебя есть, не делай душе больно, она – основа здорового тела. К тому же, всё вредное и запретное закаляет и тренирует, помогая пережить беды и неудачи. Я гляжу, тебе болтовня моя не помогает. Давай, тормози – всхрапнём.

Окончательно убеждённый и уговорённый водитель больше не сопротивлялся, немедля подрулил на обочину, выключил мотор, натянул на шею короткий воротник телогрейки, привалился к углу кабины и мгновенно провалился в сон.

Двое тяжело бежали по редкому лесу. Впереди – он, за ним – майор-янки. Ноги, заполненные свинцом, отказывались двигаться, увязая к тому же в торфяной жиже. С трудом вытягивая их, он устремился, протягивая руки для спасения, к Коробейникову, вольготно наблюдавшему из-за дерева, но тот безучастно смеялся, издевательски широко разевая рот, и насмешливо указывал на бегущего впереди пальцем. Тогда он свернул к другому дереву, где был Сергей Иванович, но комиссар брезгливо оттолкнул беглеца, и он, еле шевеля ногами и слыша нагоняющее дыхание, побежал-побрёл к выглядывающей из-за дерева Зосе, но девушка отвернулась, и ничего не оставалось, как, спасаясь, в страхе… проснуться.

- Долго я? – спросил пересохшим языком, не веря ещё спасению, у безучастно сидящего с открытыми глазами экспедитора.

- С полчаса. Ожил?

Не отвечая, Владимир завёл мотор и тронул машину, переживая неприятный сон. Неужели – сон-вещун? За окнами по-прежнему гнетуще и безветренно моросило, разрушая дорогу и надежды.

- А я к тёще заезжал потому, что надо было увидеться с тестем, - не забыл, оказывается, вопроса еврейский зять. – Он, как и все евреи, пашет на два фронта. Официально, для получения продуктовых карточек и вещевых талонов и для «крыши», ремонтирует хлам: ходики, будильники, наручники, керосинки, а для души и для приличного заработка – восстанавливает и подновляет бабские цацки. Если попадает золотой и серебряный лом, детали, делает свои ювелирные вещицы. От заказчиц нет отбоя. У него и дешевле, и красивее готовых в госскупке и в коммерческих магазинах. Драглом и подпорченные украшения я из Минска привожу, а готовые вещи реализую в долю. Спрос превышает предложение. Материала не хватает, особенно камушков. Приходится использовать искусственные, стеклянные подделки.

- Стразы, - подсказал ювелирных дел знаток за рулём.

- Грамотный, - одобрил ювелирных дел махинатор.

- Могу предложить настоящие.

- Какие? – быстро откликнулся на неожиданное предложение теневой делец.

- Всякие, - уверенно ответил Владимир, не имеющий и понятия о типах и достоинствах камней, - больше всего, по-моему, бриллиантов, прозрачных, и изумрудов, зелёных.

Экспедитор, расширив от удивления глаза, пододвинулся ближе.

- Что значит – всякие? Ты хочешь сказать, что у тебя несколько?

- Точно не знаю, но штук двадцать наверняка наберётся.

После такого небрежного признания штучный делец резко отодвинулся, чтобы внимательно рассмотреть богача за рулём – не разыгрывает ли?

- Ну, ты, Ротшильд, даёшь! Не знает. Не брешешь?

- Нет, - односложно ответил Владимир и тем убедил соседа.

- Откуда они у тебя?

Владелец бриллиантов и изумрудов криво усмехнулся, давая понять неуместность вопроса, и сам любопытствующий понял свою бестактность и заторопился:

- Беру! Все беру! Завтра посмотрим и сговоримся, идёт?

- Как будет со временем.

- Теперь я от тебя не отвяжусь, - пообещал взволнованный скупщик краденого, удовлетворённо хохотнул и дал наивысшую оценку шофёру: - А ты – наш брат.

Владимир из скромности не выразил удовольствия от лестной оценки – она ему была безразлична, а вот то, что появилась возможность реализовать присвоенные драгоценности, радовало. Он твёрдо решил все полученные деньги отдать Сергею Ивановичу, придумав какую-нибудь сносную легенду их законного происхождения. А возбуждённый будущим прибыльным приобретением экспедитор говорил, не умолкая, что-то об обоюдной выгоде, о честной расплате – во что не верилось, об удачном дне… Владимир, не слушая, ушёл мыслями в предстоящую тревожную встречу с комиссаром. Надежда на то, что Сашку выпустят, окончательно угасла.

Скоро с Могилёвской дороги свернули на Минскую, больше разбитую. Морось перешла в густой туман, и пришлось включить упреждающий ближний свет, но большинство встречных машин проносилось мимо тёмными, по-русски игнорируя безопасность движения.

- Пошамаем в Рогачёве? – предложил потенциальный подельник. – С меня – магарыч.

- За рулём не пью, - обрадовал шофёр.

- А я – обязательно тяпну, - оживился от предвкушения нарушить ненавистное «нельзя» экспедитор. – И нажрусь от пуза.

Небольшой городок, рассечённый Днепром, наверное, был живописным летом, когда цвели многочисленные сады в усадьбах. Сейчас природа обеднела, по улицам шелестела опавшая листва, деревья оголились, удерживая немногие пожелтевшие листья, и всё вымокло и посерело от дождя и тумана. У миниатюрной пристани приютился бывший когда-то белым колёсный пароходик. На крыше рубки, укрытый брезентом, спал утомившийся от штормов матрос, а на фарватере томились в почерневших лодках рыбаки, тщетно пытаясь спровоцировать вялую в ненастье рыбу.