Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

Один из них, обрадовавшись, щедро пожелал бескорыстной охранительнице его домашнего очага успехов и только успехов на необъятном культполитпросветном фронте, а также здоровья и исполнения желаний дорогой и любимой племяннице и заспешил в освобождённую спальню, чтобы переодеться и завалиться, наконец, в заждавшееся кресло. Как всегда некстати, следом вошла вторая счастливица, уже переодетая в халат, а он и не заметил этого сразу. Вошла и, не стесняясь, уставилась расширенными глазами на мужа, разглядывая жирноватое по-бабьи тело с широкой, но мягкой грудью, покатыми плечами и большой подрагивающей задницей. Он терпеть не мог этой её дурной бесстыдной привычки, чувствовал себя в такие минуты незащищённым и чужим.

- Мы можем лечь, - низким завлекающим голосом предложила она, - пока Натальи нет, - сбросила халат, под которым оказалась одна полупрозрачная спецкомбинация, и, задев его бедром, быстро юркнула под одеяло заранее расправленной постели. – Сегодня – можно.

Теперь он понял, о чём был заговор в спальне и к чему его готовили. «Сегодня – можно» - это значит, что по её женскому календарю, который она вела все шестнадцать лет, сегодня разрешалось без боязни последствий заняться сексом. В прошлом году пришлось использовать презерватив, предусмотрительно где-то добытый ею, вполне может быть, с помощью сестрички. Обе и в любви руководствовались целесообразной практичностью.

Андрей Данилович вспомнил, как давным-давно, на заре безмятежной молодости и вдохновляющей трудовой деятельности, нечаянно оказался на городской комсомольской конференции рядом со строгой черноволосой девушкой, старательно записывающей лозунговую лапшу комсомольского секретаря. Было безнадёжно скучно, и он стал заигрывать с соседкой, подтрунивая над её прилежанием, а заодно и разглядывая стройную привлекательную фигуру и строгое лицо с большими карими глазами, спокойно реагирующими на неумелый и неуместный флирт. Раззадоренный равнодушием девицы, он продолжил заигрыванья и после конференции, проводил её до общежития швейной фабрики и ненароком заигрался до постели не такой уж недотроги. Правда, она предупредила, что до этого у неё никого не было, и что скоро придут подруги. Он, торопясь тогда, кое-как сделал своё мужское дело, не вызвав ни малейшей ответной реакции. Потом был приглашён напоминанием ещё несколько раз, и вдруг, совсем неожиданно и оглушающее через какой-то месяц узнал, что девица беременна, что он волен поступить как хочет, но она доверилась ему, считая честным человеком, не способным оставить её в несчастии. Он оказался на своё несчастье честным. Молодым выделили угол в общежитии, он был весь в интересной работе, она – в ощущениях скорого материнства, и совместная жизнь не была в тягость. Когда, к разочарованию Андрея, родилась дочь, молодая жена, оказавшаяся старше его на шесть лет, однажды в обеденный перерыв пригласила его к себе в горисполком, куда устроилась к тому времени на конторскую работу, завела в комнату ЗАГСа, как барана на заклание, и в присутствии глазеющих и одобряющих подруг предложила, наконец, документально оформить отцовство, а заодно и брак, выложив на стол заранее подготовленные документы. Это случилось шестнадцать лет назад. Вернуться бы назад, к той злополучной конференции.

- Я очень устал, - не глядя на снова доверившуюся ему девушку, пробормотал Андрей Данилович, - боюсь, что ничего не получится, - поздновато попытался он отомстить за давнюю намеренную её податливость.

- У тебя есть любовница, - сухо и непререкаемо донеслось с постели.

- Не ерунди ерунду! – вскричал Андрей Данилович, оговорившись от возмущения на слове «городи». – Наслушалась бредней старой сплетницы!

Он, торопясь и не сразу попадая ногами в штанины, натянул старые удобные брюки, разношенный свитер и, слыша за спиной: «Она права!» и сдавленные рыданья, выскочил из ненавистной спальни к захолодевшему креслу. Но и здесь, соответственно усиленные, давили уши горькие стенания оскорблённой чуждой женщины. Пришлось накинуть пальто, всунуть ноги в тёплые чуни и выйти на крыльцо.

На улице была такая же темень, как и в душе. Он глубоко вздохнул и замер, приходя в себя и кляня себя за несдержанность.

- Гнидин Андрей Данилович? – донеслось от калитки.

- Да, - ответил хозяин. – А в чём дело? Кто там?

- Срочная деловая телеграмма.

Андрей Данилович разглядел тёмный силуэт и белую бумажку в руке, протянутой над калиткой. «Вызов!» - возликовал он и заспешил навстречу телеграмме. Но, когда приблизился, курьер убрал бумагу и многозначительно поздоровался, пряча лицо под глубоко надвинутой на лоб фуражкой.

- Здравствуйте, Крот. Я – от Гевисмана.

Оглоушенный Андрей Данилович, чтобы не упасть, ухватился обеими руками за штакетник, часто задышал и с горечью подумал, что вызов оказался совсем не туда.

- Не правда ли сегодня приятный вечер?

Чего он не сказал бы, так этого.

- Надеюсь, вы не забыли ответ? Иначе мне придётся грубо и навсегда прервать встречу.

- Вот только бы немного больше тепла и света, - механически пробормотал Андрей Данилович запомнившиеся на всю жизнь глупые слова и с трудом оторвался от забора. – Я сейчас, - выговорил, еле шевеля непослушным языком и, шаркая отяжелевшими подошвами, на ватных ногах с трудом двинулся в дом. На веранде отодрал неплотно прибитую над дверью доску, достал тряпичный свёрток и, забыв снять чуни, направился прямиком к креслу.

В спальне было тихо. Наконец-то, он отдохнёт в нём. Отдохнёт тихо и надолго, без музыки и чтива. Иначе испугается и раздумает. Жалко дочку… Но он решительно отогнал отвлекающую мысль. Внезапно воскресший Гевисман говорил тогда: «У вас есть три выхода: сотрудничать с немцами, пойти с повинной в НКВД и застрелиться». Андрей Данилович долго выбирал единственно правильный и, наконец-то, выбрал. Он развернул свёрток, достал из кобуры ТТ, сдвинул предохранитель, передёрнул ствол, приставил к виску и, широко открыв глаза, чтобы в последний раз увидеть как можно больше, нажал на курок.

- 7 –

Владимир опешил от неожиданного манёвра Крота, когда тот развернулся и, не объясняя причины, ушёл обратно в дом. Нельзя было ни остановить без привлекающего шума, ни застрелить. Оставалось отступить в дальнюю тень раскидистой липы и ждать, отдав инициативу. Стало тревожно. Вот как аукнулось прикосновение чокнутой.

Раздавшийся сухой выстрел и вслед за ним раздирающие уши вопли женщины сразу всё расставили по местам. Что ж, у каждого свой выбор и свой путь в бездну. Крота не было жаль. Оставалось убедиться, что он канул по-настоящему и навсегда.

Очень быстро, очевидно, вызванные по телефону, приехали санитарный фургон, а за ним – потрёпанный милицейский «додж». Все ушли в дом и долго там кудесничали. К тому времени невесть откуда собрались редкие, наиболее любопытные, соседи и прохожие. Смешался с ними и Владимир. Дом был богатый, и обсуждалась единственная версия ограбления с вооружённым нападением и убийством хозяев. Никто их не жалел, справедливо полагая, что простому честному работяге такие хоромы не отвалят, и этим теперь досталось по справедливости. «Вот грабанули!» - позавидовал кто-то ворам, а, может быть, хозяевам. Толпа в своей подлости и зависти всегда рада беде и унижению вырвавшегося из неё.