Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

- Уходишь?

Занятый сборами, Владимир проворонил шаги комиссара.

- Нет! – интуитивно почти выкрикнул он, защищаясь и отказываясь от явного, но глаза, смотревшие на хозяина печально, не врали.

Не сказав больше ни слова, Сергей Иванович медленно повернулся, собираясь уйти, и вдруг, зашатавшись, неловко ухватился обеими руками за дверной стояк и пополз вниз, скользя шевелящимися пальцами по гладкому окрашенному дереву. Он бы обязательно упал, если бы Владимир не подскочил и не подхватил ослабевшее и отяжелевшее тело.

- Что с вами?! – вскричал он в испуге, с трудом удерживая никнущего комиссара. И мозг прострелила ужасная мысль: я убил его как Крота!

- Ничего, ничего, - почти прошептал Сергей Иванович, - ты помоги мне добраться до кровати, отлежусь.

С трудом, на трёх подгибающихся ногах и одной волочащейся деревяшке, они доковыляли до спасительного ложа. Владимир помог хозяину удобно улечься на спину, высоко подложив под голову и плечи подушки, снял с единственной ноги шлёпанец, накрыл болящего до пояса лёгким одеялом, сбегал на кухню за водой и… не знал, что ещё сделать.

- Знобит что-то, голова раскалывается, - пожаловался Сергей Иванович.

Владимир сбегал, принёс своё одеяло, накрыл мёрзнущего комиссара до подбородка, поверх уложил висевший в передней старенький полушубок.

- Ладно, будет баловать, - попытался улыбнуться заботливому санитару больной. – Поройся в тумбочке, внизу, после Насти остались всякие снадобья, найди валидол.

Чуть приподнявшись, морщась от боли в груди, он положил под язык сразу две таблетки и осторожно улёгся вновь. Бледно-серое лицо успокоилось, морщины разгладились, он дышал медленно и старательно, смирившись с неподвижностью и болью.

- Ты иди, - не открывая глаз, отказался от услуг помощника, - занимайся своим делом, не обращай внимания на старую развалину.

Но Владимир остался, с горечью вглядываясь в лицо недобитого им комиссара, с трудом осознавая развалиной крепкого кряжистого мужика, выгонявшего из парилки молодых. Он не знал, что именно такие, чересчур здоровые и мощные, переживают любую болезнь тяжелее и глубже, нежели хилые и немощные, притерпевшиеся к сменяющим друг друга болям.

- Я скоро вернусь, - предупредил больного и быстро вышел на улицу, а там побежал в направлении милиции, где был ближайший надёжный телефон.

Ворвавшись в милицейское помещение и переполошив мирно дремлющего за столом дежурного, он набрал 03 и, торопясь, путаясь и едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить при ответах на медлительные наводящие вопросы, попросил немедленную помощь умирающему. Коротко ответили «Ждите», телефон загудел, отключаясь, и Владимир медленно начал успокаиваться.

- С Сергеем Ивановичем плохо? – переспросил дежурный, слышавший вызов.

- Да, - подтвердил Владимир, - впервые.

- Давай, жми назад, - поторопил дежурный, - а я ещё потороплю эскулапов. Береги комиссара – человек! – угрожающе предупредил вестника боли.

Назад он тоже бежал, боясь увидеть мёртвенно-синее лицо, но Сергей Иванович немного ожил и встретил тревожным взглядом.

- Куда это ты умчался? Небось, за «скорой»?

- Потерпите, обещали скоро быть, - подтвердил запыхавшийся и перенервничавший спасатель, утирая обильный пот со лба.

- Напрасно, - тихо попенял Сергей Иванович, - и так пройдёт, уже легче, у них и без меня забот хватает, - и закрыл глаза, ослабев, - что-то в сон клонит.

Владимир ушёл к себе, со злостью побросал обратно в чемоданы рассортированные вещи, задвинул фанерные хранилища под кровать и рухнул на постель, прислушиваясь к отчётливому ритмичному сильному току крови в голове. Он чуть было не совершил самую величайшую подлость ради спасения собственной никчемной жизни. Предать и убить – что может быть страшнее? С таким клеймом в душе невозможно не только жить, но и просто существовать. Какое-то тёмное наваждение. Чего он, собственно говоря, испугался? Вот не думал, не гадал, что способен на такую безоглядную панику. Смерти? Кому она принесёт хотя бы каплю горя и сожаления? И не всё ли равно, от чьей пули погибать – от американской или от русской? Опять вернулись те безысходные мысли, одолевавшие ночью в Гомеле. Боли? Он приучен к ней с детства и уверен, что выдержит любую, было бы ради чего. Ради единственного дорогого человека – стоит! Может, тогда и смерть станет оправданной. Не за себя надо бояться, за него, за того, кто, наверное, случайно оговорился, назвав «сынком», и теперь жалеет. Нельзя отходить от него ни на шаг, терпеть до той самой черты, за которой правые и виноватые, трусы и герои, лодыри и работяги, - все становятся братьями. Только он и Витя. Боже, помоги мне справиться с собой!

Торжествующий небесный экспериментатор в негодовании захлопнул хлипкое дело строптивого подопытного и в сердцах огрел им подвернувшегося под отеческую длань ангела, который сверзился, сам того не желая, с небес прямо на крышу нечестивого учреждения с белыми колоннами, где и испустил слабый дух, задохнувшись в дьявольских испарениях. Прогрохотал гром, как выразитель ярости всевышнего, и пошёл дружный очищающий дождь.

С улицы послышался надсадный воющий звук «газика». Владимир вышел. Подъехал старенький зелёный фронтовой фургон с облупившимся красным крестом. Из кабины вылез и заспешил к калитке, прикрывая голову от дождя докторским чемоданчиком, седой усатый мужчина в белом халате и кирзовых сапогах. Он неотчётливо буркнул «Здоров!» и зашагал в дом, не спрашивая, будто бывал здесь не раз. Владимир пошёл следом. Наследив сапожищами, врач уверенно прошёл в комнату больного, встряхнулся как собака, разбрызгивая кругом капли дождя, и ворчливо обратился к лежащему, смотревшему на него повеселевшими глазами:

- Ты что это дурью маешься, партизанский пень? Тебе ли, холостяку, хандрить? Не стыдно? А я было намеревался к тебе попариться на днях.

Сергей Иванович явно был рад врачу.

- А-а, Иван-могила? По мою душу приехал? – в тон ему ответил он слабым голосом.

- У тебя, безбожника, её нет, ты – дюже партийный, как говорят в народе. Заметь: не добрый, не злой, не какой ещё, а – дюже партийный – новое нравственное определение для вас, коммунистов.

- Язык у тебя до сих пор как скальпель, не затупился.

- На вашем брате то и дело направляется. Где у вас тут руки моют, - обратился к Владимиру, - проводи.

Вышли на кухню.

- Что случилось? Рассказывай.

Владимир рассказал, умолчав о главном.

- Поссорились?

- Нет.

- Ладно, пойдём.

Подойдя к ожидавшему больному, он уложил чемоданчик на стул, раскрыл его, обернулся к добровольному ассистенту, имевшему тоже болезненный вид.

- Помоги симулянту разоблачиться. Давай, Сергей, оголяйся до пупа – прослушаю, простукаю, прощупаю, выведу на чистую воду.