Алексей Слаповский - Качество жизни

— ……., — говорит девушка, помешивая соломинкой в стакане, посматривая на юношу примирительно. Посматривая соломинкой в стакане, помешивая на юношу примирительно. Он на что-то сердит. И говорит угрюмо:

— …!

— ……., — говорит девушка, не оправдываясь, но мягко доказывая юноше, что он не прав.

Тот упрям. И приводит свои резоны:

— …….!..….!..……..!

Девушке это начинает не нравиться. По ее глазам я вижу, что он не настолько дорог ей, чтобы терпеть от него такое обращение. Она кидает соломинку в стакан и, усмехнувшись, признает то, в чем он ее обвиняет:

— …..? — то есть, как я догадываюсь: «Ну и что?»

«Это — ну и что? Это для тебя — пустяки?» — поражается юноша, сам большой подлец, если вглядеться в глубину его не по возрасту опытных глаз.

«Важно, как ты ко мне относишься! Если относишься хорошо, то пустяки. Если нет, то нам не о чем говорить!» — примерно так говорит девушка.

«Я хорошо отношусь, — говорит юноша, интонацией намекая, что у него есть основания относиться гораздо хуже, но такой уж он простой и незлопамятный на свою беду. — Я отношусь хорошо, но это не значит, что ты можешь так со мной обращаться».

«Как?»

«Так!»

«Как?»

«Так».

Девушка молчит. Отпивает из стакана. И говорит то, что на этот раз я не могу перевести.

— …….!

Он не может поверить. Просит повторить. Она повторяет. Он делает вид, что хочет уйти. Она не удерживает. Он, разозлившись, уходит.

Появляется официантка. Я догадываюсь, что она спрашивает, не хочу ли я еще чего-нибудь. Я отрицательно мотаю головой. Собираюсь уйти, но вдруг озаряет, я опять усаживаюсь, поворачиваюсь к девушке и спрашиваю ее:

— Ду ю спик инглиш?

— Йес! — отвечает она.

— Толк ми, — говорю я, — вэр ай?

— Стрит? — уточняет она.

— Йес.

— Ой, — улыбается девушка, — а я сама не знаю. Ай донт ноу, эскьюз ми!

Потом она что-то спрашивает, но мои запасы уже исчерпаны, и эксперимент оказывается неудачным. А она что-то говорит и говорит, о чем-то допытывается, современная девушка, бегло говорящая на нескольких языках — с человеком, который теперь не знает ни одного.

Мне захотелось домой, лучше бы поймать машину (вот тоже, кстати, особенность языка, проистекающая из ментально-исторических условий, в которых развивалась наша страна: машину, такси, у нас именно «ловят», а не «берут» или «останавливают»; а еще у нас в таких случаях говорят: «голосовать»), но я боялся, что не сумею сказать водителю, куда ехать. Поэтому побрел к метро. Слава богу, помню, как входить, как покупать карточку и как совать ее. То есть я во всем нормальный человек, кроме очень существенного момента: я словно оказался совершенно неожиданно в стране, языка жителей которой не понимаю.

Но я еще надеялся, что не все так плохо: может, я не понимаю выборочно, имея в виду не слова, а людей, то есть кого-то не понимаю, а кого-то понимаю? И я стоял в толпе вагона, озираясь слухом, но, как известно, из-за шума поезда не разберешь, что говорит даже стоящий рядом. И вдруг стало тихо, и все будто заговорили громче. На самом деле поезд вышел из тоннеля, звук его перестал отражаться от стен, а люди говорили так же, как и раньше, просто голоса их теперь проявились. И я их понимал. И слушал — с наслаждением!

— Я ему говорю: ты соображай, у тебя дети у самого взрослые! рассказывала одна женщина другой (обе были с короткими волосами, крашенными в гнедую масть, с пористыми щеками и носами, похожие, как сестры, при этом ясно, что не сестры). — Он говорит: ты меня не учи! А я не учу, я просто факт говорю! Очень надо мне тебя учить! Нет, правда же? Он говорит: ты меня не учи! Я говорю: родной, но ты же ко мне придешь! Ты же через неделю придешь ко мне! Понимаешь? Он через неделю же ко мне придет! Я ему говорю: родной, ты никуда не денешься, ты придешь через неделю! Прибежишь, как миленький! Вам чего, мужчина? — вдруг обратилась она ко мне, и я понял, что уставился на нее слишком уж пристально.

— Ничего.

— А ничего — так и нечего смотреть!

Я отвернулся. Я понимал и других, но мои восторги довольно быстро прошли. Умиление сменилось мыслью: чего мне теперь еще ждать? И надолго ли передышка? Однако и эта тревога ушла, навалилась усталость. В вагоне стало посвободнее, я сел, прикрыл глаза. Скорее бы домой.

Когда открыл глаза, увидел прямо напротив девушку. Красивую, стройную и т. п. Смотрел на нее и ничего не чувствовал. То есть — с чем бы сравнить? Ну, у человека в квартире, при входе в комнату, был порог. Он привычно его перешагивал. А потом сделали ремонт (у меня так и было), порог исчез, но он по привычке некоторое время перешагивает — без необходимости. Так я и смотрел на девушку: как бы перешагнув, то есть что-то такое как бы почти испытав, что привык испытывать, но тут же понял, что ничего я не испытываю.

Так, подумал я, это, видимо, и есть то, что в энциклопедии названо «эмоциональной тупостью». Вот нищий в инвалидной тележке едет по вагону, раньше хоть мелкие мысли, но возникли бы, а сейчас никаких. Раньше то давал денег, то нет, по настроению, но было же какое-то настроение! — а сейчас абсолютно все равно. Я пошевелился, опытный нищий тут же понял и шустро покатил ко мне, толкая колеса руками. Камуфляж, бритая голова, маленькие темные глаза, лицо длинное, на щеке шрам. Выражение лица, конечно, скорбное, но без нажима. Я решил, коли уж нет у меня эмоций своих, подпитаться чужими. Достал бумажник, залез в него и вынул все, что было. Не так уж много, но, в общем-то, кто-то такие деньги за месяц зарабатывает. Я хотел увидеть чужую радость.

Нищий благодарил, прижимая руки к груди, и что-то бормотал: «…кровь лил… недаром… спасибо… не забуду… есть люди!» — и посматривал на двери, опасаясь, что я передумаю. Поезд дошел до станции, двери открылись, он еще раз наскоро что-то пробормотал и выкатился. Никакой радости, никакой эмоциональной подпитки я не получил. Сожаления об утраченных деньгах тоже не было. Ничего не было.

Красавица смотрела на меня и улыбалась. Мне захотелось, адаптированно выражаясь, заговорить с ней. Потому что, если объяснить полностью, чего мне хотелось, то это будет страницы на две. Со всяческими подробностями. (На самом деле мне этого не хотелось — ни заговорить, ни подробностей. Никогда ни с кем не заговаривал на улице, в метро, в магазине, в общественных, то есть, местах: не хватало здоровой наглости. Но именно поэтому и захотелось потому, что не хотелось, и потому, что раньше этого не делал.)

Пока я собирался, красавица вдруг сама сказала:

— Лучше бы мне дали!

— Да он пьяный! — объяснила ей подруга, которая сидела рядом и на которую я до этого не обращал внимания. Какие-то щеки.

— Ошибаетесь, я трезв. Просто люблю делать добро. Вам нужны деньги?