Вионор Меретуков - Восходящие потоки

— На мой взгляд, дороговато.

— Зато, посмотри, какая роскошная тачка. Не машина, а загляденье! Ни у кого такой нет. Теперь все девки федеральной земли Каринтия будут наши! Неужели тебя это не окрыляет?

— Окрыляет, окрыляет. Но у меня есть сомнения.

— Что такое?

— Где верх?

— Какой такой верх? — Карл заботливо осматривает моторизованное чудовище от хромированного заднего бампера до фигурки бизона на капоте. Он готов защищать прокатный автомобиль, словно лично собрал его из деталей детского конструктора.

— Не понимаю, — он крутит головой и повторяет: — Не понимаю, какой еще, к черту, верх?

— Какой, какой… Непромокаемый, вот какой!

— Никакого верха не было. Это такая модель.

— Мне кажется, это вообще не автомобиль.

— А что же это такое?

— Не может быть автомобиля без крыши.

— Других не было. Какой был, такой и взял.

— Признайся, за установку верха с тебя потребовали отдельную плату, и ты пожадничал!

— В общем-то, да…

— А если пойдет дождь?

— Мне говорили, что летом здесь не бывает дождей. А если и пойдет, то мне он не помеха. Это так романтично, мчишься навстречу восходу…

— Какой восход?! Ты спишь до двенадцати!

Карл негодующе замахал руками.

— …ветер развевает волосы, и струи дождя омывают разгоряченное лицо. Это же прекрасно, дурачина. Не понимаю, зачем тебе нужен какой-то прозаичный брезентовый верх?

— Я не сяду в эту рухлядь ни под каким видом, в отличие от тебя я не люблю мокнуть под дождем.

— Купишь себе зонт.

— Зонт?!

— Ну да, большой зонт.

— И буду, как ненормальный, разъезжать в открытом авто под зонтом?

— А что тут такого? На мой взгляд, это даже оригинально.

Я покачал головой.

— Это сооружение напоминает мне инвалидную коляску.

— Не валяй дурака, отличная тачка.

Я еще раз посмотрел в сторону автомобиля. Машина мне не нравилась. Без крыши да еще с какой-то никелированной зверюгой на капоте… Кроме того, ехать мне никуда не хотелось.

— Ну, нечего канителиться! Вставай, довольно бить баклуши, — набросился на меня Карл, — не век же ты будешь торчать здесь! Давать лучше проведем пробный заезд! Гарантирую незабываемое путешествие!

Объехав Клопайнерзее и вволю налюбовавшись береговыми видами, мы вернулись в отель. От обеда мы оба отказались, решив, что вечером отыграемся и вознаградим себя за воздержание обильным ужином с хорошими напитками и мясными деликатесами.

Я отправился в свой номер.

Карл же застрял возле стойки администратора, где, светски подкатывая глаза, принялся любезничать с ослепительной блондинкой из гостиничной обслуги.

По холлу разносился, убедительно рокоча, его голос. Налезали друг на друга многократно повторяемые слова: "kopfschmerz" и "weltschmerz". Карл произносил их самозабвенно, с упоением, на разные лады.

Насколько мне известно, это отнюдь не единственные слова в его достаточно богатом немецком лексиконе. Но в подобных случаях, когда он валяет дурака и одновременно склоняет девушек к разврату, он употребляет именно эти. "Вся штука в том, — говорил Карл, — чтобы эти слова беспрестанно повторять".

Он будет повторять их до тех пор, пока у очаровательной блондинки не закружится голова и она не сдастся на милость победителя. Это один из его способов обольщения. Карл говорит, что эта метода ни разу не давала сбоя.

Я шел к лифту, удаляясь от Карла и предмета его перманентной страсти, а голос моего приятеля звучал все уверенней и уверенней, напоминая голос пророка.

Вернулся Карл только через полчаса: я услышал, как он, довольно урча и насвистывая, шурует ключом в замке.

Карл вошел к себе в номер, с грохотом захлопнул дверь, и на некоторое время все стихло.

…Перед нашим отъездом из Москвы Карл выдвинул теорию, что на свете существует несколько человек, внешне совершенно не отличимых от него, Карла Вильгельмовича Шмидта. И эти люди бродят по земле, не подозревая, что являются его двойниками. А может, и подозревают…

На мысль о двойниках его натолкнул разговор с некоей дамой из артистической среды. Эта экзальтированная дама уверяла Карла, что видела его несколько раз в Африке, два раза — в Южной Америке, а один раз — даже на одном из островов Малайского Архипелага.

…Я валялся на кровати у себя в номере, продолжая изучать отцовский дневник.

"За каждым тянется свой, персональный, шлейф открытий и ошибок. И все-таки попытка рассказать об уходящем времени нужна. Нужна, прежде всего, мне самому.

Хочется с расстояния понять, что мы тогда собой представляли. Мы — это поколение военных и послевоенных детей. Уходящая, почти забытая эпоха. Эпоха с одной стороны вознесенная и обожествленная, а с другой — оболганная.

Если бы меня спросили, чего я хочу больше всего на свете, я бы без раздумий ответил: я хочу, чтобы меня оставили в покое. В идеале же я вижу себя, сидящим на солнышке в открытом ресторанчике, в небольшом городке где-нибудь на севере Италии (там не так жарко) и с сонной улыбкой рассматривающим прохожих.

Повторяю, это мой идеал. Господи! У меня мечты заурядного обывателя.

Как все это вспомнить, как рассказать, чтобы никого не обидеть и не изуродовать прошлое непреднамеренной ложью?

Надо писать мазками. Так пишут художники. И писать только правду. Если такое вообще возможно…

Пусть каждый на этом полотне увидит то, что сможет увидеть".

"Когда же у кого-то, наконец, хватит духу сказать правду о нашем времени? Ведь без этого нам не жить. Уже целые поколения живут во лжи. Раньше во лжи коммунистической. Теперь во лжи посткоммунистической. Живут и чувствуют себя прекрасно: ибо не надо думать.

Нам бы обернуться назад и вглядеться в прошлое сегодняшними трезвыми глазами…

И тогда наше страшное и прекрасное прошлое: кровь, грязь, убожество и наша великая победа в войне, страдания наших отцов и дедов, голод, вера и неверие, — простите пафос и дидактику этих строк! — может быть, станет частью наших душ.

А если мы еще и победим в себе страх перед узнаванием всей (всей, увы, — не получится, но хотя бы большей части) правды о нашем прошлом, тогда мы возвысимся до уважения к самим себе.

И возникнет фигура героя нашего времени, русского человека, которому захочется подражать, как когда-то мы подражали героям Ремарка и Хемингуэя".

Я отложил тетрадь и покачал головой. У отца было все то же, что мучит меня… Видно, у всех поколений — одно и то же.

Я надеялся развлечься, отдохнуть, почитывая на досуге опусы моего папаши, а вышло что?..

"Фигурами, вроде моей, — читал я дальше, — заполнены страницы сотен книг, начиная с девятнадцатого века до времен Оттепели… Рефлектирующий герой, мыкающийся то ли внутри себя, то ли за пределами сознания…