Вионор Меретуков - Восходящие потоки

Господь не дал мне талантов, но наделил критическим, взыскательным умом и непомерными амбициями при полном отсутствии понимания, как эти амбиции претворить в жизнь.

Я жаждал славы… Но я понимал, что одного стремления выделиться из толпы мало. Я понимал, что желание прославиться может привести честолюбца к сожжению храма Артемиды или к сомнительным лаврам серийного убийцы. Такая слава меня не прельщала.

…Я схожу с ума? Или мне это только кажется?.. Мне скучно жить. Моя душа иссушена тоской и ленью… она напоминает плохо сохранившуюся мумию, место которой не в музее человеческой истории, а на помойке…

Я утрачиваю свое "я", я растворяюсь в эфире… и самое страшное, что я почти не замечаю этого… еще немного, и от меня не останется даже тени… В последнее время я стал замечать, что моя душа не поспевает за телом. Тело движется, что-то делает, а душа остается на месте.

Наверно, меня могло бы спасти сильное чувство к прекрасной женщине. Но где взять это высокое чистое чувство? И — где эта женщина?..

До сих пор любовные увлечения не приносили мне ничего кроме страданий… Как чувство может оживить меня? Интересно, почему страдали Печорин и Онегин? Не потому ли, что страдали те, кто их породил?

И потом, Пушкин и Лермонтов страдали… как бы это сказать поточнее… продуктивно, вот верно найденное, хотя и совершенно идиотское слово: они страдали, а в результате из-под их пера выходили шедевры, навряд ли возможные, если бы Пушкин и Лермонтов жили, как Акакий Башмачкин или Ионыч…

Сильные "масштабные" страсти бушевали в их гениальных "масштабных" сердцах…

И в моем сердце бушевали страсти. Но у меня было не могучее сердце льва, а сморщенная помпа гиены. И мои страсти не вырывались за пределы этой помпы.

Когда я бывал влюблен, то не мог занимать свой ум ничем, кроме мыслей о предмете вожделения. И предметы-то попадались мне… не приведи Господи!

Какие уж тут мысли о творчестве, писательстве, смысле жизни, когда я неустанно думал о том, где шляется и с кем путается моя очередная ветреная любовь.

Мои страдания приводили меня не к письменному столу, где меня ждали соблазнительно чистая бумага и перо творца, а в пивную…

Правда, некоторым моим предшественникам, ревностно поклонявшимся Бахусу, это не мешало создавать такое, от чего у меня и сейчас от зависти вскипают слезы и мутится в голове… Вспомним хотя бы бессмертное "Не такой уж горький я пропойца, чтоб, тебя не видя, умереть…"

У тех, кому было под силу бодаться с судьбой и побеждать свои слабости, желание нажраться и стремление излить душу в гениальной лирике были равновелики…

У меня же желание надраться всегда перевешивало. Что приводило не к созданию шедевров, а к банальным запоям. Слава Богу, меня миновала судьба тех несчастных, кто во всех своих бедах винит весь свет, но только не себя. Я никогда никого в своем бессилии не обвинял. Я винил только себя, но от этого легче не становилось. И все-таки я и по сей день не знаю, чего мне не хватает…"

— А я знаю! — позлорадствовал я. — Я знаю, чего тебе не хватало! Второй жопы! Ты не удосужился прочесть Иосифа Бродского! Величие замысла! Вот в чем закавыка! Когда Господь создавал моего отца, он и не думал о величии замысла. Он просто лепил в чреве несчастной его матери младенца, как ремесленники из глины лепят на продажу фигурки коров и ослов… Сотни, тысячи ослов, похожих друг на друга. Вот и вылепил осла, который породил еще одного осла, — слава Богу, что одного! — который торчит сейчас на каком-то дурацком австрийском курорте, своим мещанским уютом напоминающем гостиную "залу" чеховской купеческой вдовы…

Я понимал, что мои обвинения в адрес отца надуманы. Но мне нужна была жертва, на которой я мог бы отыграться. Вот я и набросился на отца. Хотя, по чести говоря, мне надо было сводить счеты с самим собой.

В этот момент я услышал странный звук. Будто в дверь скреблась большая собака.

— Кем бы ты ни был, о, нежданный гость, но — входи, и будь ты проклят! — проорал я. — Дверь не заперта!

— С тобой все в порядке? — встревожено спросил Карл. Он вошел в номер и остановился возле моей кровати. — Я слышал голоса. Но здесь никого нет… — он огляделся. — Тогда с кем ты разговаривал?

Он взял в руки тетрадь для записей и прочитал вслух написанное мною несколько дней назад:

— "Небесный свод разбух, взорвался, и из глубин вселенной на меня обрушилась таинственная, мощная и сладостная сила".

— Я знаю, что с тобой происходит, — уверил меня Карл. — Просто у тебя давно не было женщины. Вот ты и разбух. И не надо искать таинственное там, где его нет. Ты не восторженная курсистка, а половозрелый мужчина, который уже больше недели обходится без бабы. Как это тебе удается, не понимаю…

— У тебя у самого давно не было женщины… Я подсчитал, целых пять дней.

— Я — это совсем другое.

— Это еще почему?

— Я вообще могу обходиться без женщин. Я могу жить воспоминаниями. Я ими питаюсь. Мне этого достаточно.

— Кстати, как звали твое предпоследнее воспоминание, ну, ту шуструю, коротконогую и грудастую, которую ты подцепил в кабачке на пристани…

— Ты имеешь в виду Сюзанну? Не правда ли, восхитительная девушка! А главное — доступная. Я это очень ценю в женщинах. И потом, у нее была такая привлекательная задница, что я просто не мог пройти мимо. Я капитулировал, и теперь она для меня трогательное воспоминание. Ты знаешь, у меня есть ее фотография, и я ношу ее в бумажнике, в одном отделении с презервативами. Как напоминание о трагических ошибках…

— Я очень надеялся, что ты от нее подхватишь какую-нибудь не слишком опасную болезнь.

— Ты надеялся, а я опасался, — сказал Карл грустно. — И в результате твои надежды оправдались, а мои опасения, увы, подтвердились…

— ?..

— Да нет, шучу. Но иногда хочется, чтобы беседа текла литературно, вот и ляпнешь ради красного словца какую-нибудь гадость. А она, гадость-то, глядишь, впишется и украсит. Впишется и украсит…

Карл присел на край кровать.

— Ты знаешь, — вкрадчивым тоном начал он, — я испытываю к тебе почти отцовское чувство…

— Чего это тебя так разобрало?

— Нет-нет, правда! Ты мне — как сын!

Я оживился.

— Значит, ты завещаешь мне все твое движимое и недвижимое имущество?

Карл пожевал губами.

— Я не об этом… Я о духовном! Повторяю, ты мне как сын.

— Что ты можешь знать об отцовском чувстве? — безжалостно сказал я, намекая на его дочерей.

— Да-а… — протянул Карл. — Это точно. Но именно к тебе я воспылал родительским чувством. Если с тобой, не дай Бог, что-нибудь случится, я этого не перенесу… Честное слово! Я к тебе очень привык… Женщины, это, конечно, хорошо, но без друга, даже такого неверного и вздорного, как ты, обойтись нелегко.