Вионор Меретуков - Восходящие потоки

И Карл замолчал, будто ко дну пошел.

Карл, готовый часами молоть языком, порой способен надолго погружаться в молчание. Уставится на что-нибудь незначительное, малосущественное, вроде цветка в горшке, и молчит.

*************

Вчера Карл привез из Линца ружье, пятидюймовый гвоздь и молоток.

Ружье кремневое, старинной работы. Карл уверяет, что ружье находится в отличном состоянии и вполне пригодно для охоты на крупного зверя.

— На кой черт тебе этот монстр? На кого ты собираешься здесь охотиться?

— Дурак ты! Ничего не понимаешь. Старинное ружье украсит мое временное пристанище. А на кого охотиться? Было бы ружье, а уж на кого…

Ружье Карл позаимствовал на время у знакомого антиквара, и, видимо, вспомнив знаменитый драматургический ход, повесил у себя в номере над диваном.

Стучал, вколачивая гвоздь в стену, с такой силой, что должен был переполошить весь отель.

Но никто из гостиничной обслуги и ухом не повел. Вероятно, все уже привыкли к чудачествам богатого русского с немецким именем и немецкой же фамилией.

Вколотив гвоздь и повесив ружье, Карл сделал два шага назад и принялся любоваться своей работой.

Я приблизился к ружью и с серьезным видом стал его рассматривать. Карл стоял рядом, скрестив руки на груди.

Я осматривал ружье не менее минуты. Наконец, спросил:

— Это аркебуза? Или пищаль?

Карл поднял левую бровь.

— А черт его знает…

— Может, фузея?

— Я ж говорю, не знаю!

— А может, это кулеврина? Или штуцер? Или мушкет?

— Откуда такие познания? — спросил Карл и подозрительно посмотрел на меня.

— Разве ты не знал, что я некоторое время водил экскурсии по историческому музею?

И тут меня словно черт за язык потянул.

— Надеюсь, ты в курсе, как оно… — я указал на ружье, — как оно… как его привести в действие?

— Ты хочешь знать, как из него стреляют? — Карл быстро снял ружье со стены. — Да нет ничего проще. Заряжается оно следующим образом, мне антиквар объяснил… И не только объяснил, но и кое-чем снабдил… Видно, он догадывался, зачем мне понадобится ружье.

Карл поставил ружье стоймя, всыпал в дуло меру пороха, вкатил круглую пулю, скрутил из обрывка газеты плотный пыж и шомполом забил его в ружье. Проделал он все это с удивительной быстротой, легко и даже изящно.

— А теперь, — сказал он, выставляя ружье в окно и прицеливаясь, — произведем пробный выстрел. Ага! — вскричал он в полном восторге. — Вот и цель! Не цель — мечта! Чертова старуха! Подстрелю, как куропатку! Я не промажу, будьте благонадежны: уж я-то знаю, какой глаз надо прищуривать!

И, прежде чем я успел поднести ладони к ушам, Карл нажал на курок. Раздался щелчок, но ожидаемого выстрела не последовало. Осечка.

— А-а, черт, вот же незадача! — воскликнул Карл. — Ну вот, придется и далее раскланиваться…

Он недовольно сопел и рассматривал ружье. Потом повесил его на прежнее место и сказал задумчиво:

— Надо все в жизни испытать. Скажи мне как профессионал непрофессионалу — легко ли стать убийцей?

Я покачал головой и покрутил пальцем у виска.

…Дневниковые записи отца все более занимают мое воображение. Меня уже не оторвать от них.

"Чтобы легче вспоминалось и легче писалось, я буду обращаться к призраку, призраку самого себя.

Ведь в каждом из нас сидят по меньшей мере два человека. И они самостоятельны. Они плохо уживаются друг с другом. А если в тебе кроме человека, вернее этих двух метафизических субъектов, сидит еще и призрак тебя самого, то грех этим не воспользоваться.

Тем более что я уже чувствую, как мой призрак неуклонно вытесняет мою изначальную сущность, выдавливает из моего сердца сокровенное, таинственное "я", которое тает во мне, как осколок льда, зажатый в ладони. И пока этот осколок не растаял окончательно, я буду наблюдать за собственным исчезновением, как безжалостный медик-экспериментатор следит за развитием болезни у подопытного кролика.

Вчера я сделал открытие, поразившее мое воображение. Мне почудилось, что мое "я" перетекает в моего сына…"

Я прикрыл глаза и подумал, а не сжечь ли мне тетрадь отца? Но она неудержимо влечет меня к себе, и я снова листаю страницы…

"Почти все мы были членами КПСС. Но вряд ли кто-нибудь из нас верил в светлые коммунистические идеалы.

Мы твердо знали, что каждому из нас было свыше выделено по одной жизни. Второй не полагалось.

И хотелось прожить свою персональную, такую непродолжительную жизнь как можно более весело, беззаботно и полноценно. Хотелось выпивать с друзьями, хотелось любить красивых девушек, хотелось отдыхать в Крыму, хотелось получать достойную зарплату…

Многие делали карьеру. Кто-то месяцами торчал на Байконуре. Кто-то писал диссертацию. Кто-то шаркал по министерским коридорам. Кто-то служил в КГБ. Да, были и такие. И за дружеским столом они ничем не отличались от других. Так же пили, также ухаживали за барышнями, также дружили и помогали, если с кем-то случалась беда.

В наше время усилиями "демократических" авторов создан ходульный образ злокозненного гебешника, который обожал на досуге мучить нежных диссидентов. Наверно, были и такие. Я с такими не встречался.

Не знаю, что они там писали в своих отчетах и писали ли вообще, но ни на ком из нас дружба с чекистами никак не отразилась. Никого не посадили.

Хотя, если вспомнить, какие разговорчики мы подчас вели, могли и посадить. Вру, одного посадили. Вернее, чуть было не посадили. За воровство казенных денег. Отделался выговором по партийной линии. И наши друзья из органов здесь не при чем.

Это сейчас всех гэбэшников изображают исчадиями ада, от которых надо было держаться подальше. А я помню, как одному моему приятелю, Володе Воронину, капитану КГБ, другой мой приятель, стоматолог Зяма Шнейдерман, накостылял за то, что тот принялся спьяну ухлестывать за его женой.

И ничего — тем же вечером помирились, выпили на двоих литр водки и проплакали на кухне до утра. И не надо во всем видеть хитрые ходы и происки тайных служб. Просто Зяма надавал тумаков своему старинному другу и собутыльнику. За дело. И все! Вышесказанное совершенно не вписывается в стереотипы, навязываемые нам средствами массовой информации.

Правда, допускаю, что мы, скорее всего, никакого интереса для компетентных органов не представляли. Ну, болтали что-то про густобрового генсека, травили анекдоты про Ильича и Чапаева.

Ерунда все это. Так развлекались на кухнях в ту пору миллионы наших сограждан. Всех не посадишь, колючей проволоки не хватит. Да и сами гебешники между собой болтали такое, за что несколькими десятилетиями ранее расстреляли бы не только их самих, но и их родственников.

Во всех нас сидело желание пошевелить протухающее коммунистическое царство. Мы, по большей части неосознанно и бесцельно, обстряпывали всевозможные каверзы, внося, таким образом, в скуку жизни разнообразие и некую перчинку.