Сергей Алексеев - Дороги

– Не могу, – мрачно и упрямо ответил Шарапов. – Даже если бы захотел.

– Принцип, Шарапов? – увещевающим тоном спросил Лобов. – Перед своими людьми стыдно? А ты не стыдись, покайся. Скажи, виноват, поторопился с выводами. Они тебя должны понять.

Курилин молча ходил взад-вперед, слушая их разговор, и все больше хмурился. Наконец остановился возле Шарапова и взглянул на него с сожалением, сочувственно.

– Продолжай работы, Шарапов, – сказал он. – Дорога нужна… И никуда нам от этого не уйти.

Он развернулся и пошел к своей машине, не оглядываясь, не обращая внимания на провожающие его взгляды.

– Я же сказал – не могу! – повторил ему вслед Шарапов и исподлобья уставился на Смоленского. – Восемьдесят процентов трассы уничтожено.

– То есть как? – Курилин остановился, а Лобов поморщился, видимо стараясь понять, о чем речь.

– Кто-то повыдергал репера, вешки, – хмуро пояснил Шарапов. – Чтобы восстановить, надо снова делать нивелировку трассы, промер, съемку, привязку скважин…

Взгляды скрестились на Смоленском.

– Ваши люди? – Курилин приблизился к Смоленскому и встал напротив, засунув руки в карманы. – Не ожидал, Вилор Петрович, что вы по-партизански тут начнете действовать.

– Да, Вилор Петрович… – протянул Лобов. – И зовут-то пас как хорошо – Вилор…

– Хорошо, я восстановлю вашу трассу, – сквозь зубы проронил Смоленский, – но это кому-то дорого обойдется.

– Только государству, товарищ Смоленский, – отрезал Курилин. – Восстанавливайте трассу и сворачивайте работы. Все. Выбор сделан.

– Никаких гвоздей! – закричал Лобов и потряс кулаком. – Пусть за вредительство отвечает, а мы сами ее восстановим! Он ли, его люди – все равно пусть отвечает! Я сообщу в прокуратуру.

– А на тебя, Прокопий Николаевич, в какую прокуратуру сообщать? – прервал его Курилин, – Ты тоже народные деньги разбазариваешь!

– Меня за это судить не будут, – отмахнулся Лобов. – Я не себе в карман… А дорога окупится.

– В этом и беда, что ни одного из вас судить нельзя, – вздохнул Курилин и направился к машине, – то-то вы и храбритесь.

Он сел в «Волгу», однако уезжать не спешил, о чем-то раздумывал, упершись подбородком в кулаки стоящих на коленях рук. Лобов тихо разговаривал с Шараповым, хлопал его по пыльной куртке, увещевал, а тот, стирая грязь с лица, все отворачивался, чтобы не видеть никого, иногда согласно кивал головой.

– Ну что же, все ясно, – проговорил Смоленский и взял Валентину Сергеевну под локоть, – нам тоже пора.

– А мне, Вилор, ничего не ясно, – сказала Валентина Сергеевна, когда они возвращались назад. ГАЗ-66 трясся на просечке, бренчали забытые кем-то топоры в кузове, скрипели деревянные скамейки.

– Что ты, например, собираешься делать сейчас? – продолжала она, глядя на пляшущие по обочинам сосны. – Сворачивать работы? Или…

– Продолжать, Валентина Сергеевна, – сказал Смоленский. – У меня всегда были сомнения, что на месте такого вопроса не решить. Ты же видишь, Курилин слова против Лобова сказать не может. Все остались на прежних позициях.

– Нет, не все. – Валентина Сергеевна глянула на него в упор. – Я не на прежних позициях. Так нельзя, Вилор. Если ты помнишь своего отца и память о нем дорога тебе, ты должен отказаться.

– Не трогай моего отца, – хрипло выдохнул Смоленский. – Тогда было другое время… Отец бы тоже не вынес, что какой-то полуграмотный инженеришка, наивный мечтатель взялся на его глазах делать халтуру.

– Плохо ты знаешь отца, Вилор… Я хочу, вернее, пытаюсь тебе помочь.

– Ничего, я сам справлюсь, – заверил Смоленский, – ничего страшного не произошло… В конце концов, хватит. Отец пострадал – достаточно. Тогда время другое было. Но неужели сейчас нельзя строить хорошо и навечно?.. Можно. И хватит пороть горячку.

Машина поднимала тучу пыли, тянула ее за собой, развевая по горячему воздуху. Боженко сидел в дальнем углу кузова и меланхолично поигрывал тесемками брезента – слушал…

– За тебя боюсь, Вилор, – продолжала Валентина Сергеевна. – Всю ночь думала, думала… Хотела письмо написать Михаилу Александровичу, да вижу, письмо – это долго и поздно…

Смоленский насторожился, во рту мгновенно пересохло и заломило виски: то отчуждение, которое ему почудилось, когда они ехали в «Волге» Курилина, вдруг проявилось в голосе Валентины Сергеевны с новой силой, и сомнений теперь уже не было.

– Дай мне машину, Вилор, я съезжу в город и позвоню ему, – говорила она. – Сейчас в Москве только утро, понедельник. Он должен быть на месте…

– И ты против меня, тетя Валя, – сквозь зубы произнес Смоленский, наливаясь гневом. – Все летит к черту! Какое-то одновременное предательство. Что вы от меня хотите?

– Я хочу, чтобы ты образумился! – четко сказала Валентина Сергеевна. – Тебе ясно дали понять: твоя дорога руднику не нужна. Ты о Вадиме подумай, он не слепой, он прекрасно видит, чем ты тут занимаешься. Подумай хорошенько, Вилор, остановись. Если ты станешь продолжать работы – Вадим уедет.

– Если сюда приедет Михаил Александрович, в институте будет большой скандал, – Смоленский глядел в одну точку, опущенные плечи его вяло подрагивали от тряски, – а я могу оказаться козлом отпущения…

Машина вырулила на магистраль, и тряска прекратилась. Ветер захлопал брезентовой крышей, зашуршал, срывая с нее густо осевшую пыль…

Едва заехали на территорию лагеря, Смоленский нашел Вадима.

– Объясни, зачем ты это сделал? – Вилор Петрович сел рядом с сыном, потер виски. – Руки чесались?

– Ты о реперах, отец?.. – тихо спросил Вадим и опустил голову. – Я уже раскаялся… Все равно я ничего не добился…

– Мне от твоего раскаяния, знаешь?.. – вскипел Смоленский и огляделся. – Нашёл способ борьбы… Ты же меня под удар поставил! Ты Шарапову оружие в руки вложил, сын еще называется… Спасибо! Валентина Сергеевна поехала в министерство звонить, ты здесь удружил. Что мне еще ждать от вас? Какой следующий номер?..

– Что теперь будет, папа? – тихо спросил Вадим. – Тебя снимут с работы?..

– Не знаю… – бросил Смоленский, – но вы этого упорно добиваетесь. Надо восстанавливать трассу Шарапова в нерабочее время…

– А в рабочее?

– В рабочее – работать, – отрезал Вилор Петрович.

– И ты… тоже пойдешь восстанавливать?

– Да, пойду! Сам возьму инструмент и впереди всех пойду! Потому что ты мне – сын и другого у меня нет!.. – Смоленский отвернулся и скрипнул зубами. – Ладно, мы еще об этом поговорим. Вечером приедет Шарапов, пойдем на его трассу.

– Хорошо, папа, – едва слышно проговорил Вадим.

Несколько минут они сидели молча, отвернувшись друг от друга, и в тишине отчетливо послышался стук часов в палатке. На глаза Смоленского попал рюкзак Валентины Сергеевны, стоящий возле распахнутого входа, и мгновенно вспомнилось, что завтра у нее день рождения. Этот праздник всегда падал на самые горячие дни полевого сезона, но каждый раз его отмечали, было весело и шумно. Отменялся на один вечер «сухой закон», застолье продолжалось до глубокой ночи. Новорожденной дарили подарки: дефицитные парафиновые свечи, батареи к фонарику, растворимый кофе, «талисманы» – речные валуны и гальки с дырочками, в которые продевался шелковый шнурок, и еще много всякой всячины, придуманной и сделанной на ходу, из того, что оказалось под руками. Валентина Сергеевна все это бережно принимала, прятала во вьючный ящик, затем увозила в Ленинград. Вилор Петрович на каждом празднике избирался тамадой, говорил тосты, шутливо восхвалял именинницу и звал ее мамой…