Александр Проханов - Теплоход Иосиф Бродский

За гробом машиниста Федюли спотыкалась, хватала руками красный кумач вдова в черном платке:

— Ой ты мой Федечка, ой мой дорогой!.. Зачем ты в гробике лежишь и не встанешь!.. Зачем деточек своих не обнимешь!.. Да как же ты нас всех любил и жалел, все доброе и хорошее делал!.. Хотел нас на море свезти, пальмы показать, на белом корабле поплавать!.. А теперь, Феденька, плывешь на красном корабле в могилу!.. Как я тебя, Федечка, из шахты ждала, все рубахи твои постирала!.. Пельмени к обеду сготовила, бутылочку припасла!.. Будешь ты, Федечка, обедать всырой земле!.. Там тебе начальство столик накрыло!.. А мне за тем столиком нету места!.. — Женщина начинала выть. На горле ее вздувалась клокочущая синяя вена. Мужчина черпал кружкой, вливал в ее стучащие зубы холодную воду.

За гробом крепильщика Скатова шла седая, в черном полушалке мать, всплескивая руками:

— Коля, Коленька, мальчик мой ненаглядный!.. Да какой же ты добрый, красивый был!.. Как ты маменьку свою любил, уважал!.. Как на баяне играл, кнопочками переливы выделывал!.. Кот наш Рыжик третий день с твоей подушки не слазит!.. Детки твои, как воробушки, жмутся!.. Сон мне приснился, что ты стоишь в огне и ручки ко мне протягиваешь!.. И зачем я, Коленька, в шахту тебя пустила!.. На пороге бы легла, за ножки тебя ухватила!.. Как же ты там мучился, задыхался!.. Всю-то жизнь под землю от меня уходил, и сейчас снова под землю, в могилку уйдешь!.. Ох, да у меня уже нету сил!.. — Она тяжело оседала, рушилась. Ее подхватывали, волокли. Ноги царапали землю. Водолей с ведром окунал кружку, вдавливал в рот. Вода щедро проливалась на землю.

За гробом бригадира шла его дочь, молодая, с заплаканным почернелым лицом:

— Папа, папочка, встань, поцелуй свою Оленьку!.. Зачем так рано от нас уходишь!.. Разве мы тебя не любили!.. Разве в гости к тебе не ходили!.. Ты внучка своего Олежку больше всех любил!.. Помнишь, папочка, как ты нам с братом Володей снежную бабу слепил и уголечки в глаза ей вставил!.. Как лошадок из досточки вырезал и мы с Володей играли!.. Как платье мне подарил, все в бисере и стеклярусе!.. Кто же будет о тебе заботиться!.. Кто носочки теплые свяжет!.. Ведь там в могилке ножки твои замерзнут!.. — Она начинала валиться навзничь, на подставленные руки. К ней подходил мужчина с кружкой, вливал в нее воду.

Кладбище серебрилось оградками, топорщилось крестами и столбиками, зияло открытыми могилами. Гробы поставили на груды рыхлой земли. Родня потянулась прощаться.

В стороне стояла Антонина Климова в капроновой куртке, плотно облегавшей ее выпуклый живот. Пожилая соседка ее вразумляла:

— Ты, Тоня, глупость делать не смей. Твой Степан ребенка хотел, и ты его сохрани. Это тебе память об муже. Двоих растишь и третьего вырастишь. Добрые люди помогут. Профсоюз, дирекция. Я тебе вот что советую. Поезжай на остров, о которое тебе рассказывала. Пойди в монастырь, где старец святой Евлампий., Исповедуйся ему. Закажи об Степане панихиду, — пускай за него монахи молятся, чтобы душа его успокоилась. Старец тебя научит и сердце твое утешит. Он людей утешает, к нему ото всей России съезжаются. Поняла меня, Тоня?

— Поняла, — слабо пролепетала Антонина, прижимая к животу руку, чувствуя, как трепещет младенец.

Утром шел дождь, теплый, шумный. Звенел по железу палубы, окутывал корабль пышным облаком брызг. Река кипела, шумела, покрытая рябью, растревоженная ветром, с серыми вмятинами, с затуманенными, неразличимыми берегами, мимо которых проносились длинные космы дождя. Тучу пронесло, ярко, слепяще брызнуло солнце. Ближние холмы и далекие рощи стеклян-но засверкали, по лугам побежали ликующие, полные блеска волны. Вились на холмах дороги, пахло цветами, свежестью, молодой жизнью. Корабль, белоснежный, умытый, мощно и великолепно плыл среди сверканья, под высокой пылающей радугой, один конец которой окунался в Волгу, впитывал воду, превращая ее в сочное многоцветье, а другой высоко выгибался над чудесной далью. Корабль скользил под этим небесным великолепием, словно стремился в райскую страну, где нет болезней, печалей, а вечная благодать.

Пассажиры вставали поздно, истощенные ночными неистовствами. Не все выходили к завтраку. У многих были опухшие лица и набрякшие подглазья. Не всем удавалось с помощью пудры и грима скрыть ссадины, убрать разоблачительные синяки, замаскировать прикушенные губы, умягчить следы чьих-то зубов и когтей.

Посол Киршбоу держался за бок, и было видно, что ему трудно дышать. Под глазом у него наливался огромный фингал, и на вопрос Есаула, что произошло с глазом господина посла, тот уклончиво ответил:

— Василий Федорович, в меня попал небольшой метеорит. Видно, мы проплывали зону метеорных дождей.

В это время мимо проходила молодая корабельная служительница, сияющая утренней свежестью и невинностью, вся в белом, с золотыми позументиками. Увидев посла, она сделала вежливый книксен, чем ужасно напугала Киршбоу, как если бы хотела ударить его под дых. Это не ускользнуло от внимания Есаула. Желая развлечь чем-то испуганного дипломата, он произнес:

— Взгляните, господин посол… Видите, вон там, вдалеке… — Он указывал на дальний, медленно приближавшийся луг, среди которого возвышалось нечто стройное, великолепное, сияющее, похожее на колокольню Ивана Великого.

— Что это? — спросил посол, опасливо глядя вслед стройной вежливой барышне.

— Если вам интересно, это последняя баллистическая ракета России, подготовленная к уничтожению. Сегодня русский народ прощается с ракетой, которую вы, американцы, нарекли «Сатаной». Если хотите, можете принять участие в праздничном действе. Думаю, в Госдепартаменте оценят ваше рвение, когда прочтут донесение о полном ракетном разоружении России. Видите, мы умеем держать слово, господин посол. Нам можно было верить во все эти годы, и мы бы продолжали держать слово, если бы Госдеп согласился с третьим президентским сроком.

— О третьем президентском сроке не может быть и речи, — строго отрезал посол. — Но на ракету готов взглянуть.

Теплоход бросил якорь посреди разлива, и стремительный катер понес Есаула, посла Киршбоу и министра обороны Дезодорантова к берегу, где в лугах возвышался белый бивень ракеты.

Посреди цветущего луга, у открытой шахты, окруженная колокольчиками, лютиками и ромашками, стояла ракета, гладкая, цвета слоновой кости, уходя в высоту, увенчанная конусом боеголовки. Вокруг было множество людей, участвующих в торжестве, явившихся из дальних и ближних мест, чтобы проститься с последней баллистической ракетой России. Вновь прибывших гостей усадили на почетное место, на простую деревенскую лавку, устланную цветастым половиком, на мягкие, расшитые шелками подушки.