Владимир Бацалев - Кегельбан для безруких. Запись актов гражданского состояния

— Олакула бы насего сюда, — сказал ван дер Югин, глядя на людей. — Он бы все объяснил.

— Ждут, в какую сторону повернет их жизнь, и сгорают от нетерпенья, — сказал Сусанин. — До чего они похожи на коров, потерявших пастуха, и как прав был Семенов, когда проверял на стаде, что же такое «хорошо» в масштабах государства и что «плохо!.. А ведь до него казалось достаточным прочитать Маяковского.

Навстречу вышел бывший первый секретарь. Он горестно развел руки, словно выражал соболезнование на расстоянии.

— Что делать, Адам. Эту игру мы проиграли.

— Оказывается, велась какая-то игра, а я и не подозревал.

— Нет, Адам, управлять народом — это не игрушки, тем не менее нас победили, — сказал бывший секретарь. — Мы расплодили вокруг себя скрутчиков. Они скрутили нас в бараний рог, а из меня так веревку свили. Этой веревкой они опутали район и даже область… Кто бы мог подумать, что такой тихий, смирный человек, как я, к тому же скрученный и связанный, насаждал в районе административный социализм! А, Адам? Ничего себе формулировочка! Из какого только учебника они ее взяли? Может, настрочить на них телегу в Москву: ревизуют научный коммунизм, мешают работать с массами…

— Куда ты теперь? — спросил Сусанин.

— Пока не знаю. Наверное, в соседний район поднимать заводы, в худшем случае — совхозы. Пойдешь ко мне замом по производству? Забудем Сворск, как кошмарный сон, и начнем новую игру.

— Если мы что-то забудем, мы повторим ошибку, — сказал Сусанин. — Смысл человеческой жизни — помнить все. Это — самое главное. Это — единственный путь к прогрессу. А в критический момент встать и заявить: «Это уже было тогда-то и кончилось так-то!».

— И вот я тепель утвелздаю! — сказал ван дер Югин назидательно: — То, сто плоисходит, — было! Было, и не лаз! И всегда консялось плохо! Снасяла — нисетой, а потом — евлейским погломом!

— Это твой сынок? Ух, какой вымахал! — сказал бывший секретарь и потрепал И за вихры.

— У меня дочь, — ответил Сусанин. — А это местный экстремист ван дер Югин.

Бывший одернул руку, а И пощелкал ножницами в воздухе: дескать, со мной не шути, дяденька.

— Пойдем в «Незабудку», выпьем по кружке, — предложил секретарь и пожаловался: — видишь в баню уже не зову.

— Я хочу побыстрей уволиться и заняться филологией, — сказал Сусанин. — Хватит дурака валять.

— Ты сам виноват, Адам. Раньше надо было думать, студентом. Не учиться, а головой думать, — вздохнул бывший секретарь. — Вот меня, как комсомольского вожака, после диплома оставили в аспирантуре, а после аспирантуры за хорошую работу в парткоме послали на стажировку в Германию. И если бы не тяга управлять, я бы давно уже стал видным ученым, лауреатом нескольких премий, имел бы кафедру, а может, институт. А ты занимался ерундой в университете…

Неподалеку стояли три мужика. Послушав разговор Сусанина и бывшего, один из мужиков сказал:

— Что, начальнички, получили по шапкам! Наконец-то! Умники! Ишь до чего довели! В магазине тухлая рыба нарасхват! — и он ткнул пальцем в сторону магазина, от которого в впрямь пованивало, несмотря на дистанцию.

— А почему вы в данный момент не на рабочем месте? — спросил Адам.

— А твое какое дело?

— Где вы работаете? — построже спросил Адам. — Как ваша фамилия?

— А вы почему не на работе?.. Собралась стая захребетников, сами ни хрена не делают и остальным голову морочат. Только и слышишь: «Пролетариат! рабочий класс! диктатура! вперед!» Сволочи вы, а не начальники. Я бы вам свой сортир чистить не доверил!

Бывший секретарь от слов мужика расстроился и ушел, а Сусанин с ван дер Югиным еще немножко послушали и тоже побрели в типографию.

Там их поджидал Семенов с листом бумаги в руках — заявлением об уходе.

— Сегодняшним числом я не могу тебе подписать, — сказал Адам, — перепиши на вчерашнее.

— Выходит, эту ночь я просидел бесплатно? — спросил Семенов.

— Как субботник, — подсказал ван дер Югин.

С вахты они пошли в бухгалтерию и попросили расчет, а ван дер Югин убежал в цех, чтобы порезать макаронами продукцию типографии, но в цеху И надавали по ушам, и он вернулся на проходную, пугая встречных девушек ножницами. Ван дер Югин разыгрался…

Из уважения к Сусанину его и Семенова рассчитали сразу, хотя деньги в типографии выдавали только в аванс и получку. Главный бухгалтер был пьян и кожаным нарукавником размазывал слезы по щекам.

— Как же я без вас, Адам Петрович? — скулил он. — Ну, куда я один?

— А кто кричал, что из-за меня «пойдет с конфискацией»? — напомнил Сусанин.

Главбух ничего не ответил: он пил спирт из бутылки. Ему подали какие-то бумаги и он, не переставая булькать, подмахнул их.

Получив деньги, Сусанин и Семенов вышли из бухгалтерии. В коридоре их встретила толпа, человек из двадцати, рабочих и служащих, позади которых прыгал ван дер Югин, стараясь высмотреть, что случилось.

— Адам Петрович, не уходи, — попросила толпа хором и наперебой, потому что некоторые попросили дважды.

Сусанин вздохнул и пошел.

— Не уходи, Адам Петрович, — попросила толпа дружнее. Сусанин остановился и сказал:

— Всегда лучше уйти, чем ждать, когда тебе покажут на дверь пальцем.

— А кто покажет, Адам Петрович? Ты нам скажи, мы ему не то что палец, руки оторвем.

— Я ведь не только поэтому ухожу, ребята. Что мне перемена декораций! — сказал Сусанин. — Я расскажу вам притчу про себя. Некто кормил своего кота одной сырой картошкой. «Голод — не тетка», — думал кот, морщился, но ел сквозь дрему, потому что с закрытыми глазами ему казалось, что перед ним рыба…

На улице Адам, гордый собой, сказал Семенову и ван дер Югину:

— Видели, как меня народ любит!

— Попроси, чтобы тебя избрали почетным жителем Сворска и украсили твоим портретом «Доску передовиков», — посоветовал Семенов.

— Я хочу памятник, — сказал Сусанин. — После смерти. Отлитый из бронзы и меди, я буду стоять на площади и снисходительно улыбаться, держа за руку самого себя, только маленького.

…«Незабудка» была переполнена: сворские алкаши праздновали эпоху переходного периода. Сусанин с радостью заметил, что его бывших подчиненных нет. Семенов с радостью заметил воблу в своем кармане. Ван дер Югин расстроился, вспомнив времена, когда в этом нынешнем свинарнике градоначальник давал балы, и на лестнице, ведущей в сортир, мелькали дамы в газовых платьях с голыми руками, плечами и даже коленками, если посмотреть из прихожей, вот именно с того места, на котором стоит сейчас И и видит только мужика, икающего в ритме механических часов.

Хотя «Незабудка» считалась пивной, но пиво здесь употребляли, как содовую к виски или — тоник к джину. Основным пойлом в «Незабудке» был спирт, а у тех, кто побогаче, — дешевый портвейн. Спирт возили в Сворск железнодорожными цистернами, но почти весь он переливался в глотки жителей. Совершенно обесцененный от изобилия, он продавался бидонами за рубль, да и то незнакомцам, а друзей поили даром. Пили чистым, разбавленным и настоянным на какой-нибудь травке. Пили рюмками, стаканами и кружками, украденными из-под бдительного глаза Незабудки. Пили залпом, выдохнув и глотая кадык… Бороться со спиртоносами и спиртолюбами не имело смысла, проще было разрушить промышленность и остановить прогресс…