Дорис Дёрри - Рассказы

Я повесила трубку.

Психотерапевтом оказалась хорошенькая молодая женщина с длинными белокурыми волосами и ртом, накрашенным вишнево-красной помадой.

- Опишите мне картину того, что вы чувствуете, - попросила она.

Я увидела женщину под водой, очень глубоко, у темного, илистого дна. Из ее рта поднимались пузырьки воздуха. Над ней, на самой поверхности, там, где солнце отражалось в воде золотыми дрожащими зигзагами, плавал мужчина и двое детей. Они смотрели вниз, на женщину, и смеялись.

- Хм, - сказала психотерапевт и скривила вишнево-красный рот, - а вам не приходило в голову оставить этого мужчину?

Я встала и ушла. На лестнице она крикнула мне вслед, что очень сожалеет, если сказала что-то неуместное, я - только вторая ее пациентка.

- Ты меня любишь? - спрашивала я его посреди ночи, ранним утром, после полудня.

- Иначе бы тебя здесь не было, - отвечал он.

- Иначе бы меня здесь не было, иначе бы меня здесь не было.

- Почему бы тебе не поискать какую-нибудь работу? - предложил он.

Я стала искать работу и нашла в конце концов место в булочной. Я перестала плакать и принялась есть. Круассаны, бриоши, багеты, американские булки, пышки, булочки с мюсли, <���душечки> - тонкие длинные булочки, посыпанные тмином и солью. Больше всего мне нравились <���душечки>.

Он уехал с детьми на каникулы, мальчик прислал мне открытку, на которой нарисовал вверху справа солнце и внизу траву. Девочка тоже подписалась каракулями, от женатого мужчины - ни слова.

Лето стояло жаркое, спрос на пирожные и хлеб был невелик. Долгими часами я оставалась в булочной одна.

Как-то раз в виде эксперимента я легла в постель с итальянцем антикваром, но посреди объятий снова заплакала.

Они вернулись с отдыха раньше, чем планировалось, - мальчик плохо себя почувствовал. Каждое утро его тошнило, и он жаловался на головокружение.

- Ребенок совершенно здоров, - заверил женатый мужчина по телефону свою жену, - просто он плохо переносит разлуку с тобой, это все.

- Старая корова, - сказал он, положив трубку, - всегда и во всем виноват один я. - Потом он обнял меня, от него пахло морем и пляжем. Выглядел он прекрасно, сильно загорел и постройнел, я же стояла рядом с ним белая, как пшеничный хлеб, и растолстевшая от <���душечек>, поедаемых целыми днями.

Мальчик был рад встрече со мной. Он просунул свою маленькую пухлую теплую ладошку в мою руку, в самый последний раз. И подарил мне рисунок. Вверху справа - солнце, внизу - трава, посередине семья - муж, жена, двое детей. Все с черными точками в головах.

- Что это за черные точки? - спросила я его.

- У них кружится голова, - пояснил он.

Я повесила рисунок над кроватью, рядом с крылом, мальчик за мной наблюдал.

- Если человек умер, он уже может летать?

- Конечно, - ответила я. - Ему тогда больше нечего делать.

В день, на который у женатого мужчины был назначен развод, у мальчика в голове обнаружили опухоль размером с куриное яйцо.

Развод перенесли, он вернулся домой, оставаясь по-прежнему женатым мужчиной, в его руке был пакет с рентгеновскими снимками.

Я не могла поверить, что маленькое серое облачко на снимках было мозгом мальчика, что из этой расплывчатой туманности исходили его четкие вопросы и убежденность, что солнце расположено в правом верхнем углу, а трава внизу в виде толстой зеленой полосы.

Его отвезли в больницу в другой город, но надежды было мало. Родители поехали с ним - женатый мужчина и замужняя женщина. Они не знали, куда пристроить свою маленькую дочку, и потому оставили ее со мной.

Мы мало разговаривали. Я готовила для нее еду, чистила ей зубы и разрешала сколько угодно смотреть телевизор. Она принесла с собой три куклы Барби, которых попеременно одевала и раздевала.

По ночам мы обе плохо спали. Она металась в кровати возле меня и зарывалась головой в подушку. А мне было страшно, будто кто-то надел на меня мешок. Я очень хотела дать какой-нибудь обет, но не знала, что предложить Богу.

- Расскажи мне что-нибудь, - попросила девочка.

- Когда мне было столько лет, сколько тебе, я украла пару туфель от куклы Барби, - начала я, и мой рассказ казался мне неправдой, так давно это было. Туфли принадлежали одной девочке, которая жила по соседству, она ходила в лаковых туфлях и платьях с рюшами. Ее Барби жила в домике с душем и телевизором. Но меня интересовали только туфельки Барби, крохотные розовые туфельки на шпильках, меньше моего ногтя. Я не могла думать ни о чем другом, как только об этих туфлях, и мне представлялось, что, стоит мне их заполучить, я стану счастлива навсегда.

- А дальше? - прошептала девочка.

- Сейчас мне уже трудно вспомнить, как я их украла. Просто в один прекрасный день они очутились у меня, и я спрятала их в наволочку своей подушки. Каждый вечер, ложась в кровать, я уже с радостью предвкушала встречу с ними. Я сразу протягивала руку и ощупывала на своей подушке две горошины, гладила их пальцами и постепенно засыпала. Я никогда не вынимала туфельки, опасаясь, что меня могут застать врасплох, мне было достаточно знать, что две горошины - это и есть розовые туфельки на шпильках. Однажды моя мама сменила на постели белье, и туфельки исчезли. Я выплакала себе все глаза, и когда мама спросила, что со мной случилось, я соврала, будто плачу из-за того, что жизнь такая жестокая и паршивая штука. Мама очень любит рассказывать, как я, маленькая девочка, сказала такое, и каждый раз все ужасно смеются.

- У моего брата голова болит из-за того, что он говорил неправду, сказала девочка. - Я точно знаю.

Мы играли с Барби, когда позвонил ее отец. Она взяла трубку и заулыбалась. И я поняла, что у мальчика все хорошо.

Больше я его не видела. Когда вернулся отец мальчика, он не стал ничего рассказывать, а сразу же попросил меня снять рубашку. Он смотрел на мои груди, но его взгляд был беспокойным и неуверенным. Он переспал со мной, а потом спросил: <���Что с тобой, ты трахаешься, как сестра милосердия>. Так он выразился.

Когда он отправился за пивом, я собрала свои вещи. Сняла со стены крыло, рисунок с черными точками в головах у изображенных на нем людей и ушла от женатого мужчины.

Империя чувств

<...К тому же я плачу за номер в гостинице, у него же нет ни гроша, у этого студента-медика! И что я только нашла в нем, в маленьком, глупом мальчишке? - писала я на обороте меню. - Я в отчаянии, я счастлива. Я ликую, я рыдаю - ужасное состояние, но я дрожу от страха, что оно может кончиться. О, я хочу, чтобы оно кончилось, пусть оно кончится, я хочу снова стать той, кем была прежде - взрослой, преуспевающей, неуязвимой>.

Я осмотрелась. Из висящего над моей головой динамика звучала африканская поп-музыка, официантка, моющая стаканы за стойкой, притопывала в такт, большая черная собака, явно ничейная, бродила между столами и подлизывала крошки.