Дорис Дёрри - Рассказы

- Итак? Вы уже выбрали? - пренебрежительно спросила она.

- Трюфеля, - ответила моя подружка, ибо к этому моменту она уже явно считала себя таковой. - Для меня много трюфелей.

Я намеревалась, помня о своей диете, заказать моцареллу с помидорами, как вдруг моя визави гордо заявила:

- Сегодня мы кутим!

Я поймала на себе сочувственный взгляд официантки.

- Мне то же самое, - громко сказала я. - Тальятелле с трюфелями! И два бокала шампанского.

Официантка сухо кивнула, повернулась на каблуке и направилась в сторону кухни. Мы молча взирали на ее упругую попку и безупречные ноги.

- Мне всегда было жаль свиней, которых кормят трюфелями, - сообщила женщина. Обычно это самки, которые только потому ищут в земле трюфеля, что из-за запаха андростенола им кажется, будто это кабан. И вот они роются и копаются в земле, уверенные, что вскоре перед ними предстанет прекрасный и сильный самец, а потом находят старый, невзрачный гриб. Вновь и вновь... Так недолго и с ума сойти от тоски и разочарования...

Она улыбнулась своим огненно-красным ртом. Только сейчас, возможно из-за помады, мне бросились в глаза мелкие вертикальные морщинки по краям ее губ. Краска уже начала растекаться, образуя бахрому и превращаясь в уродливое красное пятно на ее бледном лице.

- Грустно, правда? - добавила она.

Я кивнула.

В дверях показался энергичный молодой человек с лучистыми глазами и сияющей улыбкой. Я не сразу его узнала.

Он направился к нашему столу, наклонился ко мне и поцеловал в губы. На женщину, сидевшую напротив меня, он не обратил никакого внимания.

Улыбаясь, он достал из кармана ключ, гостиничный ключ с огромным золотым брелком. Номер семнадцать.

- Я не смогу, - прошептала я. - Я, наверное, не смогу.

- Но почему? - спросил он.

Кто вы?

В свой двадцать пятый день рождения я нашла женщину. Не доезжая до поворота с автострады на Ландсберг-Восток, я остановилась на пустой стоянке, чтобы пописать, и увидела ее, уже выходя из кустов. Ссутулившись, сидела она в инвалидном кресле; несмотря на жару, на ней было тяжелое темное пальто, темно-красная бархатная шляпа, лица я не могла рассмотреть. По ее руке ползла муха. Мимо нас с грохотом проносились автомобили. Пахло гнилыми бананами и бензином. И вокруг ни единой живой души.

Я смотрела, как муха ползла по старческой, морщинистой руке. Мне еще ни разу не доводилось видеть покойника. Я испытывала страх перед ними, перед их запахом.

Два года тому назад я побывала в патолого-анатомическом отделении университетской клиники, в помещении, где вскрывают трупы. Трупа на этот раз не было, там снималась сцена для телевизионного боевика, - я была руководителем съемок, а роль нашего трупа исполнял без умолку болтавший актер. Сверкающая сталь, красные резиновые перчатки, висевшие на стене, пилы, которыми вскрывают черепа, сосуд для стока крови, весы для органов - всего этого мне вполне хватало, но что меня ужаснуло по-настоящему, так это запах. Запах, замаскированный формалином. Его ничем нельзя было заглушить. Разнообразные духи женщин из нашей группы и едкая вонь режиссерских сигар делали тот запах еще более явственным. Подобно ядовитому газу проникал он сквозь одежду, сквозь кожу - в мое сердце. Казалось, что вся жизнь, которая мне еще предстоит, съеживается, превращаясь в крохотную точку, подобную мушиному следу на оконном стекле, и как я ни заставляла себя его забыть, запах снова ударял мне в нос. На обед нам привезли прямо под двери морга шницели по-венски с картофельным салатом на картонных тарелках. Пораженная, я наблюдала, как все с аппетитом ели, даже гример, который за пять минут до этого изучал труп задушенного человека, чтобы потом достоверно воспроизвести на нашем актере следы удушения. Казалось, все они лишены обоняния и не чувствуют того, что чувствую я. Вечером, вернувшись домой, я тесно прижалась к телу моего друга Криса, и от него стало пахнуть так же. Ночью запах разбудил меня - от моей собственной плоти, от каждой частицы моего тела воняло смертью и разложением.

Быстрым жестом она согнала муху. Что нисколько не упростило ситуацию. Если она жива, что с ней будет дальше? Сделав несколько шагов, я приблизилась к ней. Ее глаза были закрыты, казалось, она спит, мне послышалось тихое похрапывание. Я прикоснулась к ее руке - несмотря на палящий зной, она была холодна как лед. Выпрямившись, я осмотрелась в надежде, что на стоянку свернет еще какая-нибудь машина, например семья с решительной мамашей и сановно-важным папашей, уж они-то наверняка знают, как следует поступать с женщинами, которых находят на стоянке при автостраде.

В конце концов то был мой день рождения, я ехала на именинный пикник, который Крис устраивал для меня на полянке в усадьбе своего отца. На пикнике настоял Крис, я же охотнее всего провела бы этот день одна в своей небольшой квартирке. В последнее время мы не ладили, ему была ненавистна моя пассивность, он считал, что любое дело следует доводить до конца, не томясь в ожидании.

Я была еще молода, слишком молода, чтобы возиться со старухами. Последние несколько шагов до своей машины я преодолела бегом, словно меня преследовали.

Выезжая мимо старой женщины к повороту на автостраду, я отвела взгляд. Передо мной сверкающей рекой проносились автомобили с людьми, казалось, они целую вечность находятся в пути к бесконечному уик-энду, на лицах застыла усталость и разочарованность. Я присоединилась к потоку.

- Двадцать пять лет тому назад в этот день тоже была суббота, - сказала мне мать в восемь часов утра в мой новый мобильный телефон. - И тридцать градусов в тени.

- Мама, говори громче, я тебя не слышу.

- Ах, - прошептала она, - я и так говорю громко. Вера, ты меня слушаешь?

- Да.

- Когда мы ехали на такси в клинику, я буквально приклеилась к нагревшимся сиденьям. Этого ощущения я никогда не забуду. Сегодня будет жарко. Уже сейчас больше двадцати градусов. Ненавижу жару. Я задернула шторы. В комнате совсем темно и прохладно. Сегодня я не выйду из дома, да, никуда не выйду, сегодня я вообще ничего не стану делать, сяду в большое кресло и буду думать о тебе. Целый день. И готовить тоже не стану. Как я была счастлива, когда ты родилась. Когда сестры приносили тебя ко мне, я уже из коридора слышала, как ты кричишь. Ты кричала громче всех других младенцев. Я была так счастлива. Ты слушаешь, Вера? Может, в твоей постели мужчина? Я не мешаю?

- Нет, мама.

Она молчит и вздыхает.

- Сегодня будет ужасная жара. У меня уже сейчас ноги совсем тяжелые. Твой отец рядом со мной.

Она передает трубку. Отец всегда говорит по телефону очень громко. Она шепчет, он орет.

- Ну как? Ты подросла за ночь?

Этот вопрос он мне задает уже двадцать пять лет.