Аллен Курцвейл - Шкатулка воспоминаний

Клод осмотрелся. Он надеялся найти лоток для циферблатов, однако все они были распроданы в его отсутствие. Тогда механик взял пустой ящик со стеклянной дверцей, в котором Пьеро однажды демонстрировал экзотических птиц, и поставил его в нишу. Подумал. Заглянул в кукольный домик Агнес. Он был продуман так подробно, что там имелся свой кукольный домик, в котором висела крошечная колыбелька. Клод выудил из домика несколько предметов и долго смотрел на них, размышляя, как они могут отразить определенные периоды его жизни и судьбу его изобретения.

Всю ночь он общался с вымышленным миром и его обитателями. Клод менял положение предметов в ящике сотни раз, пытаясь добиться желаемой гармонии, необходимого баланса – того, что художник назвал бы правильной ordonnance. [122]

Когда лучи солнца коснулись горшков на камине, а свет заиграл на стенах чердака, Клод наконец достиг искомого совершенства. Он поставил банку в первый отсек – болезненное воспоминание об отрезанном пальце. Другие предметы расположились быстро и как-то сами собой: раковина наутилуса, связка сморчков, манекен, жемчужина, коноплянка, часы, колокольчик и простая пуговица с халата растоптанного Турка.

Один отсек оставался пустым. Клод перебирал разные вещи, нерешительно расхаживая по комнате и рассматривая механизмы Турка. Ничего не годилось. Больше часа изобретатель вглядывался в пустой отсек, пытаясь вложить в него хоть что-нибудь. Безрезультатно. В конце концов он решил, что добавление еще одного предмета нарушит цельность, органичную правильность задумки.

Когда Маргарита спросила Клода, почему он не заполнил последний отсек, изобретатель ответил: «Так ведь моя жизнь пока не закончена! Как же это еще передать?»

Клоду удалось пережить революцию, тогда как его величайшему изобретению – нет. Механик бежал в Лондон вместе с семьей, где открыл фабрику по изготовлению недорогих часов и репетиров. Эта деятельность уже не увлекала Клода так, как в молодости; откровенно говоря, вид станков с паровым двигателем часто вызывал у него тошноту. Тем не менее успех предприятия позволил Клоду стать владельцем коллекции уникальных часов и диорам. Некоторое время в его коллекции находились даже grande complication [123]Бреге, сделанные специально для королевы. Клод преуспел настолько, что после его смерти в «Таймс» опубликовали некролог в тридцать строчек. Правда, все события, описанные здесь, уместились там в одном-единственном предложении: «Он добился некоторой популярности еще в молодости, изобретя Говорящего Турецкого Джентльмена – механический автомат, павший жертвой французского террора».

К счастью, достижения Клода были зафиксированы в «Хронике» Плюмо, сохранившей композицию часов. Журналист подогнал свои хронологические изыскания под содержимое «шкатулки воспоминаний» после того, как Турка уничтожили.

Как же объясняет автор то, что вместо двенадцати глав, отмеченных на циферблате часов, здесь представлено лишь десять? Дело в том, что во время Французской революции – а «Хроники» были опубликованы всего через несколько месяцев после обезглавливания Турка – власти попытались переписать историю заново и поменяли систему времяисчисления. Отныне французский день состоял из десяти часов, по сто минут в каждом. Отсюда и десять глав, десять отсеков. Правда, Плюмо не покорился новым порядкам и оставил шестьдесят вполне «дореволюционных» глав. А благодаря хитрому включению небольшого эпилога журналист сделал так, что его книга все же состояла из трехсот шестидесяти страниц.

Плюмо отправил черновик книги Клоду. Тот, в свою очередь, отправил ее обратно, выделив несколько откровенных ошибок и предложив множество дополнений. Однако Плюмо отказался их принимать. Причину этого мы можем узнать из пролога к книге: «Вместо того чтобы влиять на факты, я позволил фактам овладеть мной. Это, на мой взгляд, наиболее честное проявление самообмана».

Я говорю все это потому, что несколько месяцев назад сам последовал примеру Плюмо и послал настоящую книгу толстяку итальянцу, вдохновившему меня на проведение этого расследования. В длинном ответном письме, отправленном из городка близ Генуи, он был очень добр и критичен одновременно. Итальянец написал, что хотел бы узнать побольше о жизни Клода и его семейства после обезглавливания Турка. Я согласился предоставить эту информацию чуть позже, если она ему действительно интересна. Итальянец закончил письмо фразой, глубоко поразившей меня, и дело тут даже не в откровенном комплименте. «Как мне кажется, ваша история изобретения превратилась в изобретение истории!» – писал он.

С этими словами я запираю дверцу из пузырчатого стекла и объявляю дело закрытым. И пусть вступительные слова Плюмо послужат кодой для моей собственной книги. Я позволяю фактам овладеть мною.

Прибор для определения влажности воздуха. – Здесь и далее примеч. пер.

Господин, вельможа (фр.).

Растение из семейства лютиковых. Очень ядовит; используется как болеутоляющее при ревматизме, подагре, болезнях сердца, невралгиях, конвульсиях, столбняке.

Уильям Чезлден (1688–1752) – английский анатом, хирург.

Пьер Луи Моро де Мопертюи (1698–1759) – французский врач, физик, астроном.

Босоногие кармелиты – члены католического нищенствующего ордена, основанного во второй половине XII в. в Палестине.

Скорбящая мать (фр.).

Десть – единица счета писчей бумаги (24 листа).

Бюро, письменный стол (фр.).

Уроженец (фр.).

Урсулинки – женский монашеский орден.

Журнал (фр.).

Игнатий Лойола (1491–1556) – основатель иезуитского ордена.

Неизвестная земля, новая земля (лат.).

Парацельс (наст, имя и фам. Филлипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм) (1493–1541) – швейцарский врач, естествоиспытатель, алхимик.

Гольбейн, Ханс (1498–1543) – немецкий живописец и график эпохи Возрождения.

Боэн, братья: Иоганн (1541–1613), Каспар (1560–1624) – швейцарские биологи.

Галлер – швейцарский анатом, ботаник, физиолог, писатель.

План занятий (лат.) – у иезуитов сборник предписаний и указании, как следует преподавать различные предметы и сохранять дисциплину.

Естественная смола, природный лак.

«Научный журнал» (фр.).