Александр Анянов - Рожденные ползать

— Извините, за то, что я тогда…. Помните? Я не должна была… Я не имела права так говорить. Как-то все сразу навалилось. Простите меня, пожалуйста!

Уходящая женщина почти скрылась в полумраке, волоча за собой упирающегося сынишку, а Шувалов все смотрел ей вслед. Невысокого роста, с опущенными плечами и одетая во все темное, она была сейчас похожа на маленькую сухонькую старушонку.

«Вот же, бедная баба!» — подумал Славка. Потом набрал пригоршню снега, помял его в ладони и машинально сунул в рот.

Утро 26-го декабря 1983 года не предвещало ничего особенного. Как всегда, Тихон орал, распекая кого-то за нерасторопность и, ставил задачи на день. В самом конце построения, он внезапно прервался на полуслове, и, увидев в строю меня, удивленно поинтересовался:

— Анютов, а ты что тут делаешь?

— Я тут служу Родине, — огрызнулся я.

— Так, ты же уже целый день, как в отпуске! — капитан, словно не понял моего юмора.

— Как?! — опешил я. — В каком отпуске?

— В ежегодном. Тебе что, не сказал никто? Давай, дуй, однозначно, в строевой отдел за проездными документами. Гусько, тебя, кстати, тоже касается.

Мы продолжали переминаться с ноги на ногу, опасаясь подвоха. Видя нашу нерешительность, инженер широко улыбнулся, что бывало с ним нечасто:

— Ну, если вы уже без нас не можете…. Так и быть, оставайтесь, — милостиво разрешил он.

Такая перспектива моментально привела нас с Юрой в себя. Мы медленно вышли из строя и, постепенно ускоряя шаг, направились в сторону штаба, ежесекундно ожидая громкого смеха сзади. Однако ничего подобного не произошло, что означало — мечта об отпуске неожиданно стала явью.

По дороге я вспомнил любимую поговорку Панина: «Солнце жарит и палит — в отпуск едет замполит. Птица мерзнет на лету — в отпуск гонят техноту!». Как он был прав! Действительно, чего я ожидал? Что нас отпустят в июле? Спасибо хоть за это.

Ранним утром следующего дня я шел по рижским улицам, жадно глотая морозный зимний воздух. Рядом со мной шагал Алик, которого, как и меня, в тот же день отпустили (выгнали?) в отпуск. Мы, как лесные дикари, удивленно озирались вокруг. Это был совсем другой, порядком уже забытый мир. Мир, где люди имели право не выходить на улицу, если была плохая погода. Мир, где радовались выпавшему пушистому снегу и, где, самостоятельно определяли, когда одевать, а когда снимать зимнюю шапку.

И начался мой отпуск, где жизнь казалась бесконечным праздником. Мы с Полиной почти не вылезали из гостей, стараясь навестить максимальное количество друзей. Мужчины, в основном выпускники гражданских вузов, осторожно интересовались об условиях выживания в армии для офицеров-двухгодичников. Женщины, в свою очередь, удивлялись, откуда у меня такой превосходный загар уже в январе месяце.

Я сыпал направо и налево армейскими шутками и анекдотами, над которыми, сам же долго потом смеялся в полном одиночестве. Потом поднимал тосты за тех, кто нас защищает, пока мы водку пьем. И уже порядком приняв на грудь, клялся, что любимый город может спать спокойно — авиационные техники геройского 666-го полка начеку и готовы сражаться до последней капли крови. До самой последней капли крови самого последнего летчика.

Однако все хорошее когда-нибудь заканчивается. Быстро пролетело время, подошел к концу и мой отпуск. Сидя на жестком сиденье автобуса, увозившего меня назад в Таллин, я всю ночь не мог заснуть, то ли от неудобства, то ли от чего-то совсем другого. Справа от меня ворочался Бармин, вероятно по той же самой причине.

Через несколько часов мы, наконец, выгрузились возле родного КПП. На часах было 6:45 утра. Дул сильный ледяной ветер, пронизывающий до костей, отвыкшее от холода тело. Скрипел под ногами снег. В утреннем полумраке, слева от дороги, светлело пятно офицерской гостиницы.

Внезапно, волна смеси страха, гнева, отчаяния и еще чего-то непонятного, охватила меня так сильно, что я даже остановился. Каким же я был идиотом, что поехал в этот отпуск. Привык к технарской доле, тянул потихоньку свою лямку, и все было нормально. Насколько легче служить, если не знаешь, что где-то есть другая жизнь. Еще хуже, если той, другой жизни не существует вовсе. Она просто приснилась тебе в темном рейсовом автобусе, но теперь причиняет невероятную боль. На самом деле, единственная реальность в мире — эта заснеженная дорога, ледяная пороша, режущая лицо и могильный пронизывающий холод…

— Шура, не спи — замерзнешь! Давай пошли быстрее, через час построение.

Голос Алика вывел меня из задумчивости и, очнувшись, я, наконец, сдвинулся с места. Далее, все происходило, как на автопилоте: приход в гостиницу, переодевание в военную форму, завтрак. И, вот, наконец, родная эскадрилья, стоящая в ожидании утреннего построения.

Я потихоньку становлюсь в строй, здороваясь с технарями. Через какое-то время, меня замечает командир звена и удивленно интересуется:

— Анютов, ты, что там стоишь скромно, как красна девица? Давай бегом к комэску представляться!

— Чего делать?

— Ты что, не знаешь? Ну, прямо беда с вами, двухгодичниками. Когда прибываешь из отпуска, командировки, болезни, словом любого длительного отсутствия, положено представляться своему командиру. То есть, докладывать, что ты прибыл, все в порядке и так далее. Чтобы он знал, что ты снова поступил в его распоряжение. Понял?

— Так точно.

Я подошел к командиру эскадрильи и доложил о моем прибытии. Паханов мрачно оглядел меня с головы до ног и слегка кивнул. Занимая свое место, я увидел, как подбежал, задержавшийся в столовой Алик и тоже встал в строй. Так как вторая и первая эскадрильи стояли на плацу рядом, мы с Барминым находились буквально в нескольких метрах друг от друга.

— Ты чего стоишь Алик? — начал я издалека.

— Мне что, лечь? — мой друг был явно не в духе.

— Иди к комэске представляться! — перешел я к сути дела.

— Это еще зачем?

— Дубина! Ты что, порядка не знаешь? — произнес я голосом знатока армейских уставов. — Когда возвращаются из отпуска или еще, откуда, всегда представляются своему командиру.

— А не врешь? Что, прямо каждый раз, когда из отпуска? — Алик выглядел озадаченным.

— Точно говорю. Я сам только что представился.

— Правда, без балды?

— Да, клянусь тебе.

Бармин отбросил последние сомнения и стал пробираться вперед, где перед строем первой эскадрильи, стояли что-то обсуждая, комэск и один из летчиков. Со своего места мне было хорошо видно, как за несколько шагов до командира, Алик изобразил переход на строевой шаг и, подойдя вплотную, вскинул ладонь к козырьку фуражки. Подполковник Долгих отвлекся от разговора и повернулся к Бармину.

— Товарищ подполковник, разрешите представиться, — громко, на весь плац, отчеканил Алик. — Я — лейтенант Бармин!