Александр Анянов - Рожденные ползать

Здравствуй Армия! Твои блудные дети-двухгодичники вернулись.

Звук повторился. Теперь он сделался еще настойчивее. Мое сознание упорно не хотело возвращаться в реальный мир из глубокой пропасти сновидений. Однако в дверь уже стучали ногой:

— Шура, вставай! Через полчаса полковое построение.

Я узнал голос Алика. Раздражению моему не было предела:

— Какое еще на хрен построение? Сегодня — воскресенье! У меня может быть хоть какая-нибудь личная жизнь?

— Вставай, давай! Это ты с Нечипоренко обсудишь.

Мои глаза, наконец, открылись и, уже более миролюбиво я поинтересовался:

— Что случилось?

— Откуда я знаю, — стало слышно, как Бармин хлопнул дверью своей комнаты.

Я попытался сесть на кровати и тут же упал назад на подушку. Голова раскалывалась на части. В теле была такая слабость, что даже пошевелить мизинцем казалось героическим усилием. Вчера бурно отмечали уход на дембель — трое наших друзей-двухгодичников стали гражданскими людьми. Если бы я только знал, что сегодня на службу, уж конечно не стал бы пить. Но что выпито — то выпито, обратно в бутылку не зальешь.

Нужно было вставать и собираться, пусть даже через силу. Прежде всего, хотя бы сесть на кровати. После третьей попытки мне это удалось. В глазах прыгали кровавые мальчики, сердце пыталось выскочить из грудной клетки. Восстанавливая взбесившийся пульс, я зафиксировал свое положение, упершись лбом в холодную металлическую раму койки.

Кровать напротив, принадлежащая Ване, пустовала. Он еще вчера укатил в очередную командировку. В окно сквозь неплотно закрытые занавески глядело серое февральское утро. Пару дней назад снег полностью растаял и, от этого оно казалось еще мрачнее.

Я пришел в себя от громкого стона: «Пить! Пить!». Это стонал мой внутренний голос, душа, весь организм. Я с трудом поднялся и зашарил по углам в поисках какой-нибудь жидкости. По закону подлости, все имеющиеся в комнате бутылки были пусты. В надежде, я постучал в стенку и крикнул:

— Слышь, отцы! Чего-нибудь попить есть?

— Сами бы не отказались, — до меня донесся ответ из соседней комнаты.

— Черт! — выругался я и поплелся в туалет.

Здесь меня ждало новое потрясение. Открытый кран пустил короткую ржавую струйку, потом в нем что-то забулькало и, он замолчал. Нет воды! Что за невезенье! Придется терпеть до завтрака. Я стал одеваться. С брюками удалось справиться довольно быстро, но застегнуть трясущимися руками пуговицы на форменной рубашке, оказалось сущей мукой.

Наконец, и этот рубеж героически преодолен. Я подошел к зеркалу, поплевал на ладони и пригладил вздыбленные волосы. В целом, оставшись доволен своим видом, я вспомнил, что нужно побриться. Точнее, это необходимо было сделать еще в пятницу. В субботу, ради парко-хозяйственного дня бриться — значит, не уважать себя. Я, естественно, не стал этого делать, за что получил замечание от инженера. Сегодня, в воскресение, на меня из зеркала смотрела страшная трехдневная щетина. Пойти на построение в таком виде представлялось совершенно немыслимым.

Ну что ж, побреемся. Я воткнул в розетку вилку электробритвы, но она и не подумала отзываться привычным жужжанием. Еще не до конца веря в свою «удачу», я щелкнул выключателем света. Так и есть, электричество тоже закончилось! Ладно, воспользуемся станком. Отыскивая в тумбочке безопасную бритву, я внезапно вспомнил, что для нее необходима все та же вода. Мои зубы заскрипели от злости — круг замкнулся!

Нужно было что-то предпринимать. Я окинул взглядом комнату в поисках спасения. Стол, кровати, шкаф, пустые бутылки в углу… Стоп! Отмотать кадр назад. На столе — большая молочная бутылка с засохшими цветами, которыми встречал Полину, еще до отпуска. А в ней — вода! Много воды! Хватит и попить и побриться.

В то же мгновение трупики цветов полетели в мусорное ведро, я поднес бутылку к лицу и, чуть было не потерял сознание от исходящего оттуда гнилостного запаха. Нет, не годится, нужно искать что-то другое. Едва сдерживая тошноту от сильнейшей головной боли, я обшарил все углы, заглянул к соседям, но так и не нашел даже грамма воды или какой-нибудь другой подходящей жидкости.

После возвращения в комнату, мой взгляд, как магнитом притянула, стоящая на столе, злосчастная молочная бутылка. Выпить это — равносильно самоубийству, а вот побриться… Может, стоит попробовать? Зажимая нос одной рукой и, смочив бритву и щеки другой, я начал скоблить себя, молясь богу, чтобы не порезаться (заражение крови, в этом случае, можно было бы считать практически решенным делом). Чтобы меня не стошнило прямо посередине процесса, приходилось заниматься самовнушением, будто бы я только что, намазался дорогущим французским одеколоном. В самом деле, если говорят, хороший французский коньяк должен пахнуть клопами, то почему бы хорошему одеколону ни пахнуть плесенью?

Я умудрился попасть на построение вовремя и занял свое место в строю. Рядом со мной стояли Филонов с Телешовым. Они негромко переговаривались между собой.

— Что за повод для построения? Да еще такой срочный. Ты знаешь? — спрашивал Телешов своего друга.

— Хрен его разберет, — равнодушно отозвался Филонов. — Наверное, америкосы опять какие-нибудь ракеты в Европе разместили. Сейчас узнаем.

Заинтересовавшись их разговором, я придвинулся поближе. Оба офицера тут же закрутили головами по сторонам.

— Слушай, что это за запах? — сморщился Телешов. — Как будто сдох кто-то.

— Верно, — отозвался Филонов. — Какой-то мертвечиной потянуло. Во, воняет!

Он ткнул в спину, стоящего впереди него Панина и поинтересовался:

— Слышь, Сашка. А ты чувствуешь? Явно трупный запах.

Тот повернулся и, тоже потянув носом воздух, подтвердил:

— Да, так и есть. Похоже на жмурика.

Продолжить он не успел, потому, что прозвучала команда: «Смирно!» и вперед выступил Нечипоренко:

— Товарищи офицеры! У меня очень срочное и крайне печальное известие. Вчера наша партия, правительство и весь советский народ понесли невосполнимую утрату. После долгой и продолжительной болезни скончался Генеральный Секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов. Центральный Комитет Партии пока еще не принял окончательное решение, кто будет его преемником. В это неопределенное время мы должны быть особенно бдительны. Велика вероятность того, что империалисты воспользуются переходным периодом, чтобы нанести внезапный ядерный удар. Поэтому, с сегодняшнего дня, полк переходит на казарменное положение. Любые отлучки из гарнизона — категорически запрещены!

На Филонова с Телешовым было страшно смотреть. Они сначала покраснели, потом позеленели и, наконец, стали бледными, как полотно. Уставившись в землю, они не решались даже взглянуть друг на друга. Из передней шеренги к ним повернулся Панин, показал кулак и тихо зашипел: