Алеся eprst2000 - Было такое...

Стоило бы написать, что вот так и прошла моя жизнь — в пьяном бреду. Но я не напишу, потому что не пью вообще.

А еще доподлинно известно, что меня зачали в первую брачную ночь и моя мама была на тот момент девственницей.

А я лишилась девственности в тот день, когда загорелась Останкинская башня. Думаю, поэтому она и загорелась.

Когда мне плохо, особенно плохо, вот как сейчас плохо, ну то есть плохо так, что хоть убейся, то я залезаю в какой-нибудь женский форум и читаю.

Это лучший антидепрессант.

Вот, например. Девушка пишет, что у нее страшнейший гайморит. Весь нос забит соплями и сил нет никаких, чтобы осуществлять нормальное дыхание. Муж о ней, правда, заботится. Ну там водички принесет, по голове погладит. И пишет она, что очень ему за это благодарна и хочет как-то возместить заботы. А муж ейный очень любит минет. И вот она, значит, спрашивает: «Девушки, ну помогите же мне! Как делать минет с гайморитом?»

И девушки хором давай ей помогать. При том хор делится на две части. Первая запевает басом «А подождать ему никак вообще, да?» А вторая подпевает фальцетом «Оставляй просто щелку для воздуха и потихоньку кислород подсасывай».

А другая девушка пишет, что «я сегодня прикипятила термобигуди ко дну кастрюли. намертво!!! чо делать???»

Я читаю и думаю: господи… хорошо-то как.

Моя бабушка жила в райцентре Шипуново, что в Алтайском крае. Она жила на улице Садовая, 14. Небольшой дом. Совершенно белый, утопающий в разноцветных георгинах. Цветы размером с мою нынешнюю голову. И ростом с меня сегодняшнюю. Не дом, а сон. Сказка.

Бабушка готовила удивительную еду, самую удивительную: утку с картошкой. Или борщ она еще интересно делала. Все сложит в чугунок, все продукты сразу — и в русскую печку. И оно там не варится, а томится. Но утка с картошкой… Это было нечто. Я больше никогда, никогда-никогда-никогда, не попробую ту еду. Бабушка умерла. Правда, предварительно запилась и говорила, что я ей не родная.

Но были у нас с ней хорошие моменты. Да, были.

Например, как-то я приехала к ней летом, а куры как раз родили яйца. Одна цыпушка вывелась совсем слабой и я ее от нечего делать начала выхаживать. Из пипетки поила, пшено ей в клюв сыпала. Гулять носила на траву. Спать с собой не клала, боялась придавить. Сделала коробку, выстелила мягко и там она у меня жила.

Как же плакала, когда расставаться пришлось! Ну куда я с курицей в город? Рыдала — не то слово. Мы же с ней дружили. Вместе засыпали, вместе просыпались.

И я регулярно потом бабушку по телефону спрашивала: «Ну как она там? Как она там?»

И бабушка отвечала таинственное «несется».

Почему-то я это воспринимала немного как предательство. Моя чистая и белая курочка отдалась какому-то грязному петуху… Но я скучала по ней. Да, скучала… Все ж таки ей спасла жизнь, не чужой же она мне человек.

Под Новый год бабушка всегда привозила подарки. Например, огромные колючие рукавицы. Поэтому я особенно не радовалась. И тут она мне говорит, что приедет не одна, а с курочкой! Хоть и неудобно в такую даль везти, но внучке приятное сделать надо.

И привозит она ее уже ощипанную. Только пеньки от перьев торчат.

Что со мной было…

А бабушка не понимает. Мама то на балкон курицу спрячет, то в холодильник, места ей найти не может, я ору благим матом. Папа сразу напился, пока мама куру по квартире ныкала.

Я рыдала до икоты, до красной больной головы. До жара и до тошноты. Бабушка даже обиделась. Сказала: «Вот я умру — ты так плакать не будешь». Ей-то запросто назвать поросенка Васькой, кормить его год, за ухом чесать — а потом молотком в лоб и сало на базар. Она ж из лучших побуждений! мол, внучка выходила курицу, вот ей теперь и подарок. Зря старалась, что ли?

Мама и папа пообещали, что они ее завтра снесут на улицу и похоронят. В смысле курицу.

Я уж не помню, как там случилось дальше. И можно было даже написать, что на утро у нас была прекрасная куриная лапша. Но я не помню, честно не помню.

Я давно думаю о том, что летать — это не так уж приятно.

Более того, это вообще неприятно.

Это тяжело, сбивается дыхание, постоянно надо махать крыльями. Плечи болят, суставы ноют. И постоянно дует. Все время поддувает то в бок, то под хвост.

И еще представьте. Вот вы летите, а ветер противно лижет ваши глаза. Просто обжигает, они аж слезятся. Опять же пыль, острые соринки, которые больно сморгнуть.

А лететь надо, потому что вы ходите намного медленнее, чем летаете. Кроме того, на земле кошки.

Опять же перья. Их надо чистить каждый день. Вот на ногах ногти. Они никак на качество ходьбы не влияют. Можно стричь, а можно и потерпеть, если лень. А тут хочешь не хочешь — ухаживать надо. Чистись, понимаешь, каждый раз… Между ворсинок грязь забивается, начинаешь ее выгрызать — грязь в клюве скрипит.

Летать вообще не гигиенично.

А если грязь попадет в ноздрю? Тут уж не вытащишь — рук-то нет! Нечем поковыряться. Или почесаться.

Все ж таки крылья исключительно ограничивают свободу действий.

У нас была съемка одного рекламного ролика. И в нем по сюжету должна была рушиться стена. Она, значит, рушится, и главная героиня делает при этом большие глаза.

Оба этих действия (стена и глаза) должны были произойти в одном кадре, никакого монтажа.

И вот, значит, режиссер ставит подробно актрисе задачу. А актриса приехала из Риги, лет ей 26 и она прекрасна. Настолько прекрасна, что сил нет. Сил нет у всех осветителей, постановщиков и администрации на площадке. Потому что она просто чудо чудесное. И зовут ее каким-то волшебным именем. И вся она являет собой девичью красоту. Тонкая и высокая. Талия, грудь, попа. Талиюшечка, грудочка, попочка. Узкая талия, высокая грудь, попа округлая. Натуральная блондинка. Настоящие кудри. Синие-синие глаза. Большие. И ресницы загибаются вокруг ярко-синего взгляда. Пухлые губы. Губки. И розовые щечки. И вся она мягкая, нежная, в движениях плавная. Милая моя. Солнышко лесное. Костюмеры сделали ей в ушки крохотных божьих коровок, такие аккуратные сережки. Гримеры чуть загнули реснички и добавили на губы еле заметный розовый блеск. И оттого выглядит она очень ласково. Ангел. Цветочек полевой. С приятным тонким прибалтийским акцентом, что делает ее вовсе очаровательной и совершенно беззащитной. Слушает режиссера, кивает головой и чуть смущается. Он объясняет ей задачу по-русски, а она хоть и знает язык, но чуть-чуть не понимает его. Режиссер говорит быстро, изображает одновременно и большие глаза, и падающую стену. Актриса чуть клонит головку на бок и слегка улыбается. А режиссер входит в раж, наворачивает вокруг нее круги и кричит на всю площадку: «И вот когда стена упадет, ты должна посмотреть в камеру и подумать… йоп тваю мааааать!»