Алеся eprst2000 - Было такое...

Укроп — тот вообще глаз не смыкает. Он с петрушкой работает не вынимая. Редиска просто головой уже об прилавок бьется. А недавно привезли арбузы. Бегали со свежими помидорами смотреть. Полосатые пахнут не натурально, не август месяц все ж таки, но красные. Я не говорю, конечно, про моркву, чеснок и прочую свеклу. Эти не обладают никаким врожденным достоинством, их только храни в сухом и прохладном месте. Ни стыда, ни совести. Я таких не уважаю. Про бананы и ананасы тоже не говорю. Растут круглый год, я называю это беспринципностью. Мы с молодыми огурцами недавно про это говорили.

А если подумать, то какие будут дети от картофеля, который не спит годами? Они спросят отца: «Папа, а почему так?» А что он им скажет? Еще одно искалеченное потерянное картофельное поколение. Свежую малину в феврале успокаивала. Ну просто истерика была, просто истерика. Потом привезли чернику и малина как-то хоть успокоилась. Подружились, посмеивались еще потом над крыжовником. Недавно встретила желудок. Он говорит: «Ну епта. Опять ты. Варенья хочу! И огурца соленого хочу! Обычного зимнего соленого огурца из трехлитровой банки. Помидора хочу моченого. Но нет же ведь. Вот недавно пришел огурец. Февраль месяц, а у него еще пупырышки такие, знаешь, с иголочками. Ну совсем зеленый пацан, а туда же. Я уже молчу про дыню. Рассказывала, как в отделе их мишурой новогодней украшали. Ну стыд же! Стыд. Вот недавно у нас в организме завелся ребенок. Всю печень испинал. И ведь никому в голову не пришло вытащить его в четыре месяца и заставить разговаривать и ходить. Ждали же. Я про это пытался поговорить с кем-то, а толку. Язык только болтает и облизывается, кишечнику — тому по барабану. Я в него и заглядывать-то боюсь. Вот как раньше жили: пришли мандарины, ага, новый год, зима. Потом, значит, капуста пошла только соленая, свежей не кормят. Стало быть, запасы на исходе. Или съели, или уже сгнило. А это значит что? Значит, скоро весна, открою язву, все как надо. А сейчас и не поймешь толком, как работать. Хлещут все круглогодично. Я тут записал несколько названий, арбуз дал, так поджелудочная выговорить не смогла…». Разговор прервала свежая подмосковная вишня с косточкой. Говорит: «Чтоб я сдохла так жить!» Желудок ответил: «Ну проходи, садись, раз такое дело».

Ну мы посидели, посидели. Чаю еще попили с целлофановых пакетов. Знаете, на ниточке такие в чашку макают. А потом разошлись.

Допустим, у вас что-то случилось и плохое настроение.

Допустим, вам хочется удавиться.

Допустим, что вы возвращаетесь домой из больницы и хочется чего-то ТАКОГО. Ну, такого.

Допустим, что вы перелистали всю записную книжку и не нашли никого, кого хочется слышать или видеть.

Допустим, у вас есть шкафчик, который вы когда-то собрали из икеевских ящиков и вы смотрите на него с кровати, лежа с телефоном в руках, в котором нет никого, кого хочется слышать или видеть.

Допустим, вы раскрашивали его в определенном психологическом состоянии и он выглядит так.

Вам хотелось с помощью этого шкафчика добавить в мир добра, наивности, уточек и улиток. Допустим, ваше состояние сейчас другое.

Вам хотелось с помощью этого шкафчика добавить в мир добра, наивности, уточек и улиток. Допустим, ваше состояние сейчас другое.

И тогда вы берете, допустим, белую краску, которая, допустим, осталась у вас после ремонта.

И вдруг вы находите дома, допустим, кусок пластика для лепки.

Вы подпинываете ногой банку с краской к шкафчику и берете в руки пластик для лепки.

Допустим, вы последний раз лепили в художественной школе, когда вам было десять лет. И лепили воробышка. Допустим, преподаватель подкинул пару раз птичку в руке и сказал, что этим воробьем хочется убить.

Допустим, у вас осталась с тех пор травма про убийственных воробьев на всю жизнь, но сейчас как раз такое время, когда надо расставаться с прежними комплексами.

Вы отдираете от ящиков прежние рисунки, утки и улитки уходят в прошлое. Вы лепите цветочки, наворачиваете розочки и листочки.

Ставите сушиться.

Делаете ящички в жутких розочках.

Чувствуете себя немножко пупсиком.

Закрашиваете прежние цвета. Теперь вам хочется чистоты и белого листа. Но не убираете цвета совсем, пусть они немного проглядывают сквозь трещины, как бы напоминая тем самым, что прошлое есть у всех.

Собираете конструкцию.

Видите результат и чувствуете себя точно пупсиком.

Допустим, у вас возникает ощущение, что чего-то не хватает.

Допустим, соплей. А сопли у вас как раз остались в виде стеклянных висюлек.

Вы думаете, а не будет ли это слишком?

А потом думаете: а хули нам, красивым бабам.

Лепите сопли.

Чувствуете себя страшным пупсиком.

Смотрите и понимаете, что опять чего-то не хватает.

Думаете.

Находите дома старые ручки от двери.

Красите их.

Получаются ножки.

Чувствуете себя уже самым страшным пупсиком-выдумщиком.

Переворачиваете, собираете, готово.

Целуете свои ноги, которые носят тело, из которого растут руки, которые умеют это делать.

И это хорошо, что розочек слишком много. Я люблю, когда всего много. Когда too much.

И все равно грустно так, что хочется удавиться. Правда.

А как еще говорят.

Говорят, что блюз — это когда хорошему человеку плохо.

А попса — это когда плохому человеку хорошо.

А розочки — это когда пупсику пиздец.

У меня новый сосед. Сегодня вышла утром на балкон потянуться, а он сидит и смотрит охуевшими глазами. Я думаю, что сосед въехал зимой и его не выпускали, потому что холодно и он мог обморозить нежные лапы. Сосед ввиду прежнего заточения видит сегодня этот мир, по всей видимости, впервые. Он совершенно потрясен наличием в нем других людей. Например, меня. Наверное, его хозяева не курят, потому что дым от сигареты произвел на него невероятное впечатление. Я сделала бантик и начала шуршать по карнизу. Сосед посмотрел на меня скептически. Бантик ему уже показывали и он не велся. Тогда я начала резко садиться и вставать, то появляясь, то исчезая, растопырив руки в стороны. Кот просто охуел, потому что хозяева так явно никогда не делали. А когда я резко подскочила в очередной раз с выражением лица, то на балкон вышла его хозяйка. Она меня увидела, метнулась в угол балкона и что-то пролила из кастрюли. Сходила, блять, за хлебушком. Остудила бульончик.

Когда ж я на работу-то уже выйду, а.

Когда-нибудь на земле произойдет не прогнозируемый катаклизм. И мы все неожиданно замрем. Я часто об этом думаю. Застынем в тех позах и с теми выражениями лиц, с какими будем в момент катаклизма. Потом нас найдут инопланетяне и напечатают про умершую цивилизацию книжку. Она будет называться что-то типа «История Земли для 5 класса. Третье издание, 3015 год. Под редакцией щупальцев». В книжке будут наши фотографии. Кто-то будет криво зевать. Кто-то разговаривать по телефону и, как на неудачной фотографии, замрет с полузакрытыми глазами. Кто-то будет вычищать лоток за котом. А кот будет смотреть из-за угла туалета. Кто-то заниматься любовью с задраными ногами. Кто-то застынет, наказывая сына ремнем. Кто-то навсегда останется в памяти пришельцев с ремнем на заднице. Кто-то с ложкой во рту. Кто-то на унитазе. Кто-то у доски с мелом. Кто-то будет ковырять в носу. Кто-то замрет у компьютера с чаем, как я сейчас. Когда я думаю об этом, то сразу выпрямляю спину, перестаю хмуриться, плавно опускаю пальцы на клавиатуру и красиво отпиваю чай с одухотворенным лицом. Потом забываю и опять чмо-чмом. Когда инопланетяне будут расследовать причины гибели жизни на планете Земля, то следы на песке они станут изучать так, как сейчас детективы изучают отпечатки пальцев. Они распутают эту цепочку следов, осторожно сметая кисточкой слой за слоем, и обязательно найдут того, кто включил рубильник. Во всех газетах напечатают фотографию человека, который ест бутерброд на какой-нибудь атомной станции. К тому времени ученые-инопланетяне научатся определять последнее слово, которое сказал человек, по положению его языка во рту. Последние слова человека с бутербродом: «Доча, только ничего не трогай, папа сейчас придет». А потом бу! — и тишина на несколько столетий, и на память глупые лица землян, которым школьники-инопланетяне будут подрисовывать усы, рога и закрашивать глаз, как повязку у Кутузова.