Воле Шойинка - Интерпретаторы

В одной из первых машин сидел человек, уткнувшийся в пачку листков — явно надгробную речь. И Саго, стоявший среди оборванцев, снова почувствовал унижение. Если прежде они казались нелепыми, то теперь они выглядели сумасшедшими. Их горе требовало чего-то большего, нежели смирения перед лицом пятимильной пышной когорты, двигавшейся со скоростью четырех миль в час. Они не остались безразличны к чужому великолепию и уныло уставились в тапочки впереди стоявших, а передняя пара — в помятый бампер «воксхолла».

Тем не менее шутовской катафалк сэра Деринолы не отвлек их от мыслей о человеке за рулем, или, может быть, им представились собственные похороны, когда движение в городе остановится не на три часа, а, скажем, на шесть. Половина процессии сэра Деринолы уже миновала мост, когда на выручку беднякам подоспел полисмен. На кладбище, разделенные сотней могил, оба покойника ждали отправки к месту общего назначения.

Саго, расталкивая локтями шедших за сэром Деринолой, пробился к венкам. Не скрываясь, он взял из чьих-то рук стеклянный и два из живых цветов.

— Стеклянный — святому духу, живые — сыну и папочке. Ты немало мне задолжал, сэр Мертвец, надеюсь, сегодня ты не в претензии.

С трудом он выбился из толпы и поспел к тому моменту, когда нищенский гроб вытаскивали из машины. Саго молча отдал венки кому-то из близстоявших и только тут осознал, что шофер был вовсе не белый, а негр-альбинос. Он помедлил минуту и вдруг ощутил отвращение к себе при мысли, что видел в происходившем в первую очередь забавный материал для газеты. И когда альбинос направился к нему, видимо, чтобы поблагодарить, он повернулся и зашагал прочь.

Он только что не бежал. По его голове стучали усиленные динамиками слова оратора, произносившего надгробную речь. Саго прибавил ходу, преследуемый тишиной, которую нарушали слова вроде:

— Жизнь его будет для нас примером, его идеализм — нашей надеждой, бессмертие его духа — залогом прекрасного будущего Нигерии, морального обновления и возрождения нации...

«Беги, бедный негр, беги», — рефрен скверного, давно забытого стишка, который Саго вычитал в националистическом журнальчике, пронесся в его сознании, когда он увидел толпу, метавшуюся под балконом отеля «Эксцельсиор». Истерия началась у рынка Оингбо, когда профессиональные бездельники, переждав дождь в укрытии, ринулись вдоль прилавков, хватая на бегу хлеб свой насущный. Погоня была в разгаре. Торговцы часами забивали свой семнадцатикамневый товар поглубже в карманы и присоединялись к преследователям. «Беги, бедный негр, беги», — рифмоплет тоже сделал христосика из своего героя, и бегущий с рынка подонок ни в чем ему не уступал. Постовой Понтий Пилат поколебался мгновение, но чувство долга взяло в нем верх. Он повернулся к толпе припеченным затылком и стал умывать руки в потоке уличного движения. Толпа, оскользаясь о мокрый асфальт и падая, вырвалась к автомобильной стоянке, грязная и веселая.

Саго спрыгнул с автобуса и оказался в вихре. «Беги, Варавва, беги, сочувствие всем гонимым. Беги, воришка, большие воры примут закон, объявляющий тебя угрозой для общества». Саго бежал со всеми... «Беги, Варавва, той же толпы, что завтра, преобразившись, будет приветствовать знаменитого вора, вернувшегося из двенадцатой кругосветной командировки. Эти же люди, подобно собакам, в зубах понесут подол его мантии».

Гонимый мчался к лагуне, обещавшей сомнительную безопасность.

— Оле! Оле-е-е-е-е!

Подобные гонки бывали в Лагосе ежедневно, как демонстрация высокой нравственности и возможность побить чем попало. Не то мальчишка, не то уже взрослый, бегущий пытался что-то крикнуть гонителям, но только он выговаривал слово, как толпа настигала его, и он вновь устремлялся к цели. Теперь он кричал лагуне, не оборачиваясь:

— Я ничего не брал, клянусь, ничего не брал...

Он был обманчивым воплощением утренней чистоты — при отсутствии солнца его мягкое шелковое дансики и узкие брючки ярко белели в сером тумане. К тому же он был красив. Когда его приволокли назад, уже в одних черных трусах, он был тем истощенным и хлипким, отнюдь не святым человеком, которого вместе с Христом вели на Голгофу. Саго не стал развивать этот образ. В белом дансики он был бы вне всякого подозрения где угодно, в бегстве же он был живым воплощением несправедливости. Тем не менее он убегал неуклюже, даже, можно сказать, неудачно — быть может, со страха. Лишь белые крылья дансики уносили его к воображаемому убежищу. Даже в его возвращении было известное благородство. Он потерял дансики, но спокойствие и молчание украшали его лицо, а растерянность была укоризной дюжему дяде, который косматой лапой вцепился в его трусы.

Кровь могла пролиться уже давно. Варавва был далеко впереди, но шофер какой-то машины прибавил скорость. Мрачная решимость в его чертах говорила, что он готов сокрушить беглеца всей мощью грузовика. Варавва отпрыгнул в сторону. Новый страх пробудился в нем: это был Лагос и утро, а его могли просто убить.

— Шофер собирался убить его! — вырвалось непроизвольно у Саго.

— Убей мерзавца! — крикнул кто-то поблизости.

По странному, зыбкому и бессмысленному уговору этот юноша мог быть убит. Саго пришел в ярость и возбуждение. Не то чтобы он хотел преподать толпе урок — она бы вряд ли его усвоила, — он привык мыслить так, что внезапно и гневно сосредоточивался на доселе дремавших вопросах. Таких, как беспечное варварство толпы, ее глумление над теми, кто вынужден каждый день унижаться.

Он вбежал в отель и выглянул вниз с балкона. Теперь он был над головами гонителей и видел, как Варавва уклонялся от их ударов. Ноги Вараввы вросли в землю, он проиграл этот бег.

— Но я ничего не сделал... но что я сделал?

Попробовав оправдаться, он вдруг признал приговор толпы справедливым и вновь побежал к лагуне.

Толпа скрыла его из глаз, и Саго вспомнил о плоской крыше отеля. Задыхаясь, он проскочил четыре пролета. У перил стоял человек, по странному совпадению — тот же человек, что был рядом с ним на балконе. Саго не мог ошибиться: альбинос в темных очках, кафтане и феске.

— Не пускайте его к воде... не пускайте его к воде, — доносилось снизу.

В сознании толпы вор всегда — сверхчеловек. Он может прыгнуть вниз с шестого этажа и, затаив дыхание, проплыть под водой всю лагуну. Никто и не сомневался, что он ускользнет, едва коснется воды.

Варавва прыгнул вниз с сыпучего склона, упал и проехал на спине полпути. Он вскочил и скрылся под нависающим берегом. Когда через десять ярдов он показался вновь, он остановился, совлек с себя мученические одежды и, подняв их над головой, пошел вброд к островку, который лежал в небольшом удалении от берега. Замысел был прост: при первой угрозе он нырнет под воду.