Воле Шойинка - Интерпретаторы

— Быть может, мальчик не виноват.

Саго вздрогнул — так близко от него прозвучала эта фраза. Незнакомец подошел к нему. Саго поколебавшись, решил быть учтивым:

— Не думаю.

Альбинос, помолчав, сказал:

— Я вижу, вы меня не узнали.

Саго взглянул на него и покачал головой. Альбинос вернулся к исходной теме:

— Поклеп испугает кого угодно. Может быть, стоит над этим задуматься?

— Толпа ошибается редко, но в данном случае, может быть, он и не виноват.

Толпа раздалась, пропуская какого-то человека.

— Видимо, полисмен, — сказал альбинос. — Вор только на это и уповает, иначе ему живым не уйти.

Раздраженный назойливостью собеседника, Саго сказал:

— Вы, кажется, много знаете о воровских уловках.

— О да, — сказал альбинос.

Между полисменом и воришкой начались переговоры. Блюститель порядка крикнул, чтобы толпа разошлась, и она с недовольным ропотом подалась назад. Варавва, увидев это, уверился в полномочиях собеседника и покорно зашагал с островка под защиту закона.

Толпа расступилась. За потное скользкое тело нельзя было ухватиться, и начальник крепко держал его за трусы. Недавние гонители словно утратили интерес к происходящему. Кое-кто похихикивал, но отнюдь не все; угрозы сменились сдержанным любопытством, ибо многие видели вора впервые.

Саго не мог позабыть лица шофера-убийцы; он узнал его среди толпы, явно неудовлетворенного и до сих пор жаждущего крови. Полисмен вел Варавву мимо него, и он с криком «Омо оле!» вдруг ударил воришку в лицо. От сдержанности толпы не осталось следа. Варавву вмиг оторвали от защитника и обрушили на него сотни пылких неловких ударов. Не раздумывая. Саго бросился вниз в неясной надежде спасти избиваемого. Неожиданно он осознал, что альбиноса на крыше давно уже не было. На последнем пролете лестницы Саго остановился. Необъяснимое чувство уверенности укротило его порыв, и он возвратился на крышу, чтобы посмотреть, как будет действовать альбинос.

— Как я ему дал! Прямо в рожу...

— Ты видел? Прямо в пузо, клянусь...

— Оле! Э фигбати фан ейе!

— Дай-ка мне палку. Алакори!

Через миг альбинос появился в толпе и схватил воришку. Вместе с полисменом они оградили его от беснующихся людей, и поток безжалостных оскорблений полился на альбиноса. Тот не оставался в долгу.

— Отец летучих мышей!

— Воры всегда заодно!

— Чего прячешься? Сними-ка гага, покажи свою харю!

Громкий глумливый смех подбадривал каждый выкрик, но никто не посмел дотронуться до альбиноса...

— У них дома дров не хватило! Его мать позабыла испечь его дочерна!

Альбинос втолкнул Варавву в кабину лифта и выразил окончательное суждение о том, чем занимаются матери горлопанов. Лифт тронулся вверх, и блюститель порядка остался ни с чем.

Саго ринулся в холл, чтобы увидеть, что будет дальше. С улицы слышался рев недовольной толпы. Скоро люди по двое и по трое разойдутся по своим местам и будут скучать в ожидании нового развлечения — свадебной процессии или столкновения автомобилей.

Лифт остановился, и альбинос вывел воришку в холл. Саго не знал, как быть, вспоминая попытки альбиноса завязать беседу. Тот сам подошел к нему.

— Я перед вами в долгу. Я до сих пор не поблагодарил вас за дар нашему покойному брату.

— Я что-то не припоминаю...

— На кладбище две недели назад. Вы принесли венки на его могилу.

— Разумеется. Альбинос, который сидел за рулем.

— Я собирался поблагодарить вас, но вы быстро ушли.

— У вас хорошая память на лица.

— Вовсе нет. Я видел портрет над вашей колонкой в газете. Я тогда же узнал вас.

— Ах, да.

— Он был вашим другом, наш покойный брат?

— Нет, я его не знал.

— Не знали? — изумился альбинос. — Но...

— Прошу вас, не делайте далеко идущих выводов. Я взял венки с других похорон, где их было слишком много.

— Понятно. Вы — божий человек.

— Я?

— Да. И еще, мистер Саго, я хотел бы с вашего разрешения зайти к вам в газету.

— Когда угодно. Вы знаете, где это?

— Да. Мне нужно поговорить с вами об очень важном деле.

Альбинос протянул ему руку, и Саго подумал: чего ему надо? Альбинос ни разу не улыбнулся, и глаз его не было видно сквозь темные стекла очков. Так кто же они, эти братья видавшего виды «воксхолла», из которого торчал гроб? Спасая воришку, альбинос действовал так решительно и хладнокровно, что Саго почувствовал озноб. Альбиносы всегда производили на него отталкивающее впечатление, как нечто физически отличное от него. Саго глядел, как тот удаляется с юношей в темный угол. Альбинос уселся лицом к стене, и теперь его белый затылок возвышался над спинкой кресла, а руки взлетали вверх, как крылья летучей мыши. Саго заставил себя отказаться от домыслов и решил до встречи не думать об альбиносе.

В спокойном благоразумном доме Банделе родная деревня всегда представлялась Эгбо местом бессмысленного, но необходимого паломничества. В атмосфере непринужденности, наполненной случайными звуками, путешествие в Осу казалось рискованным предприятием, чем-то вроде поисков нефти.

Ни к чему не обязывал рев радиолы, провожавший его на работу, пустые гудки такси, брань уличных торговцев и механическая копия всего этого в досье, протоколах и на дипломатическом жаргоне.

Небрежная скорбь при виде Союза наследников Осы... послания деда... все это возрождало тайные связи... депутации, присланные от Эгбо Оноса... они всегда говорили, что это судьба, что ты предназначен и избран... и много другого... его собственная непреоборимая тяга к почве... непристойная радость при мысли, что его в любой момент ожидает царство, царство, воплощением которого была мать, чьего лица он не помнил и даже подумывал, а не похожа ли она на тетку, порожденную нервным ветром притоков... нежный трепет при мысли о власти. Бессмыслица. Он лишь прикасался к поверхности, которая тотчас же ускользала. Речь шла не о встревоженной совести, но о жизни и разуме, выбор был прост: тонуть или не тонуть, ибо конец свой Эгбо всегда представлял под водой... Сумрак рощи, другая вода, отражающая подвесной мост и словно сама висящая в воздухе. На душе оставался мутный осадок, и он вновь погружался в старую ложь, бормоча про себя, долго ли мертвые будут тревожить живых.

— Когда же ты перестанешь хандрить? — Банделе умел угадывать мысли друга. — Пора сделать выбор. Знаешь ли, время приспело.

— Даже в выборе есть насилие над человеком. Человек должен жить сам по себе и делать выбор по доброй воле, а не по подсказке давно отжившего.

— Ты говоришь о прошлом так, словно оно нас не окружает.

— Оно должно умереть. Не физически. Нет, когда я думаю об окаменелостях в нашем обществе, о мертвых ветках живого дерева, мертвые на меня нападают. Когда человек умирает, в том или ином смысле слова, не следует придавать чрезмерного значения тому, чем он для нас был при жизни. Долг его состоит в том, чтобы быть немедленно позабытым. Поверь мне, мертвый не должен иметь лица.