Анош Ирани - Песня Кахунши

Сумди убирает руки от груди Даббы, и Чамди видит кровавые расчесы.

– Ананд-бхаи велел передать…

– Я весь внимание, – отзывается Дабба, подставляя лицо.

– Он придет к тебе попозже. Ему нужна информация.

– У меня хорошие новости. Очень хорошие. Но с меня хватит. Попробую-ка я с ним поторговаться. Сколько можно? Пора и в покое пожить.

– Понимаю, – вздыхает Сумди.

– И уши почеши, уши тоже.

– Мне пора. Еще надо Амму накормить.

– Хорошо. Только наклонись. Дело есть одно.

Он что-то шепчет на ухо Сумди и тяжело вздыхает.

– Обещай, что поможешь, – говорит Дабба. – Если Ананд-бхаи не согласится, мне без тебя не обойтись.

– Я… я постараюсь.

– Спасибо, Сумди. Теперь я смогу поспать. Наконец-то…

Сумди выбрасывает крышку и похлопывает Даббу по груди:

– Ну, мы пошли.

Сумди подталкивает Чамди к выходу из проулка. Чамди оглядывается и видит, как человеческий обрубок червем извивается на земле.

– Что он тебе сказал?

– Не лезь куда не просят.

– Пахнет от него ужасно. Как он в туалет ходит? – осторожно спрашивает Чамди.

– Где лежит, там у него и туалет.

– А кто его моет?

– Ананд-бхаи не разрешает его мыть. Говорит, чем сильнее вонь, тем больше от него народ шарахается. Когда Ананд-бхаи разрешает, мы Даббу водой из ведра обливаем. И все.

– Бедный!..

– Он, может, и бедный, но Ананду-бхаи большие деньги приносит.

– Милостыней?

– Настоящие деньги Ананд-бхаи грабежами добывает. Он пристроил Даббу возле ювелирного, чтобы тот всякие важные разговоры подслушивал. Ювелиру на него наплевать – лишь бы клиентов не распугал. А они Даббу и не замечают, он для них вроде прокаженного. А Дабба лежит и запоминает – когда товар привозят, во сколько, где деньги для поставщика. Короче говоря, все. Когда Ананд-бхаи хочет какой-нибудь магазин ограбить, Даббу запихивают в джип и отвозят туда.

– Значит, если ты – глаза Ананда-бхаи, то Дабба – уши?

– Точно.

– Почему же Ананд-бхаи вас не бережет?

– А зачем? Умрет один Дабба, он себе другого сделает.

– Как это – сделает?..

– Ты что думаешь, Дабба таким родился? Он был нормальный мужик. Работал официантом в персидском ресторане. Потом его сбил таксист. Дабба остался без ног. Он и сейчас меню наизусть читает, просто так, чтобы время убить.

Чамди собирается спросить, что случилось с руками Даббы, но тут же догадывается сам. Так вот почему его Коробком зовут.

Ананд-бхаи делает из людей коробки.

Чамди не может заснуть. Ему мерещится Дабба, как он извивается по земле, стараясь почесаться.

Ярко горят фонари на большой улице. Свет падает на стоянку такси, на предвыборный плакат с политиком в белом костюме. Какой-то таксист загнал машину на пешеходную дорожку и заснул на заднем сиденье, высунув в окно босые ноги. Мимо такси проносится стайка маленьких оборванцев. Впереди всех, задыхаясь, бежит мальчонка со свертком в руках. Он спотыкается, плюхается на дорожку и надрывает бумагу. Внутри печенье. Остальные подбегают и набрасываются на еду. Мальчонка получает подзатыльник от девочки постарше, но не отбивается, а только беспомощно улыбается в ответ.

Чамди собирается перейти через дорогу и познакомиться с ребятами, но тут внезапно слышит голос. Он настороженно замирает. Может, этот теплый, как ночь, голос ему просто почудился?

Нет, кто-то на самом деле поет.

Чамди идет на звук. Проходит мимо сгоревшего дома, вот уже и дыра в ограде, совсем недавно он пролезал здесь по дороге в логово Ананда-бхаи. Позади стены школьная площадка. Может, это привидение поет, какая-нибудь умершая девочка из этой школы? Она скучает по друзьям и поэтому поет ночью, а отзвук песни сохраняется до утра, до первого школьного звонка. Чамди тихонько пролезает в дыру, но едва ступает на гравий, как песня смолкает. На земле, прислонясь спиной к ограде, сидит Гудди.

– Чего тебе? – спрашивает она.

– Так это ты!

Неподалеку валяется старая резиновая сандалия и потерянная кем-то красная ленточка для волос. В школьное окно стучит ветка.

– Это ты пела?

– Не-а.

– Но здесь больше нет никого.

– Ты почему не спишь?

– Не спится. У тебя красивый голос. Я же знаю, это ты пела.

Чамди садится рядом, вытянув и скрестив ноги, как она.

– Ты чего придвигаешься?

– Просто… темно. Мне тебя не видно.

– Да не бойся ты, не съем.

– Могу уйти, ты только скажи.

– Как хочешь.

– Тогда я посижу. Ты мне споешь?

– Нет.

– Пожалуйста!

– Я по заказу не пою.

– Тогда я наемся так, что раздуюсь как шар. И придется тебе искать другого тощего мальчика.

– Ты мне угрожаешь, что ли?

– Ага.

– Да я тебя на куски порежу, гадина паршивая! На дольки покромсаю и продам, будет всем на обед чамдятина! Только попробуй еще мне угрожать!

– Ты чего?!

Гудди что-то ищет на земле. Ветер пригнал красную ленточку к самым ее ногам, но Гудди не обращает на нее внимания. Она нащупывает сучок и принимается что-то чертить на дорожке.

– Спой, ну пожалуйста!

– Спою, если ты пообещаешь украсть деньги из храма.

– Не могу.

– Посмотри на меня, – говорит Гудди.

Чамди смотрит на девочку. Она наверняка его ровесница, но кажется гораздо старше. Ее дольше жгли солнечные лучи, она дольше дышала пылью, слушала автомобильные гудки. И она единственная из его знакомых, кто видел, как отец погибает под колесами машины.

– Посмотри мне в глаза, – говорит Гудди. – Обещай, что ты украдешь эти деньги во что бы то ни стало. Если дашь слово, глядя в глаза, то его нельзя нарушить. Давай, посмотри на меня.

У Чамди сосет под ложечкой, но деваться некуда – придется дать слово.

– Обещаю, – говорит он и мысленно добавляет: «Я обещаю достать для тебя деньги. А вот украсть, наверное, не смогу».

Гудди бросает сучок, вытирает ладонь о платье и начинает петь.

Чамди никогда прежде не слышал такой волшебной мелодии. Наверное, у Гудди и горло волшебное.

Кажется, будто краски ожили и запели и каждая стала нотой. У Чамди мурашки бегут по телу. Если бы он умел летать, он влетел бы в окно ближайшего класса и с легкостью вернулся сквозь стекло обратно. Вот такой у Гудди потрясающий голос.

Нежно колышется листва, будто и деревья откликаются на песню, в воздухе кружатся и танцуют пылинки.

Гудди замолкает. Чамди уже понял, что эта песня – начало чего-то удивительного, неземного. Значит, и он должен говорить на неземном языке, должен рассказать Гудди, как прекрасна ее песня.

И он шепчет ей на ухо:

– Кхиле сома кафузаль.

– Что? – переспрашивает Гудди.

– Кхиле сома кафузаль, – ласково повторяет он.

– Что это значит?

– Это язык Садов. Когда-нибудь я расскажу тебе, что это значит.

– И где на нем говорят?