Дмитрий Цветков - Anno domini

Вадим вслушивался в текст песни, и ему казалось, что она написана про него. Слова, произнесенные в разговорах, в рассуждениях вслух — были выстраданы всеми его лишениями, всеми невзгодами. По крупице собраны по всей жизни. Нет другого такого ценного опыта — как опыт собственных ошибок. Он ложится не тяжестью и сожалением, а грустной мудростью на утомленную душу. И эту грусть порой безудержно хочется утопить в водке, особенно под задушевную песню. Сегодня был именно такой день. Он пил, слушал и подпевал. И разговаривал сам с собой, обращаясь к своей несчастной и мужественной жене.

— Я чувствую себя предателем собственной совести, — говорил он Анне, не вступающей с ним в спор. — Я согласился на эту работу, потому что загнан нищетой в угол. Бедность унизительна. В первый раз я почувствовал это в польском поезде. Мы с Сахно работали на перекупке. По очереди торговали в центре Польши и ездили на границу за товаром. Однажды, в свою очередь, я опаздывал в Бяло-Подляске к варшавскому поезду. Мне пришлось пробежать по морозу достаточно для того, чтобы, вскочив в поезд и сняв шапку, парить, словно вскипевший чайник. Я пробрался с рюкзаком и двумя огромными полосатыми сумками, выдающими русского, по узкому тамбуру и открыл стеклянную дверь купе, спросив у единственного пассажира разрешения. Пар и запах пота продолжали подниматься от моих взъерошенных волос. Я снял куртку, закинул на полку свой неподъемный рюкзак, на другую сторону — одну из сумок. Вторую поставил себе под ноги, и, переводя дыхание, сел напротив попутчика. Я был обут в стоптанные ботинки, мои джинсы почти протерлись на вздувшихся коленях, теплый вязаный свитер был заправлен в штаны. От тяжести и бега дрожали руки. От мороза обострился насморк. Когда я угомонился, во всей этой красе развалившись на мягком сиденье, то смог рассмотреть напротив себя молодого симпатичного поляка, путешествующего с одним небольшим кожаным портфелем. На вешалке висело его черное дорогое пальто. Поверх него белел шарф. Под пальто, наверное, висел и пиджак, но я этого не видел, а только мог догадаться по белоснежной рубашке и галстуку, которые добавляли изящества аккуратно выбритому и подстриженному поляку. В руках у него была открытая книга. Пока я устраивался, он делал вид, что это его не интересует. Хотя, по тому, как он имитировал внимательное неотрывное чтение, я понял, что он лукавит. Рассмотрев его и купе, я, еще не осознав ошибки, почувствовал какой-то подвох. Над каждым креслом светился маленький фонарик, которых я не видел прежде. Вылощенный попутчик тоже вызывал тревожные подозрения. Продолжая сопоставлять факты, вдруг вспомнил, что в поезде мне не пришлось пробиваться сквозь толпу русских торговцев. Все было как-то слишком чисто и красиво. И тут до меня дошло, что я сел в вагон первого класса! В спешке я не обратил внимания на единичку, украшавшую двери тамбура. Буря стыда охватила мои мысли и чувства. Оставаться здесь означало необходимость доплатить разницу в цене за билет, а этих денег у меня просто не было. В сложившейся ситуации ничего не было постыдного, если бы не этот выбритый поляк. Пожалуй, менее унизительно оказаться вообще без одежды, чем в той, что была на мне. И мне было бы все равно, в чем я одет, если бы я мог доплатить за проезд. Но в моей грязной, пропитанной потом одежде, с моей простудой и небритостью, с моим русским «благоуханием» и дрожащими руками я вынужден был покинуть это купе. В этот миг я впервые в жизни осознал бедность и увидел, насколько она унизительна в сравнении с нормальным бытом. Не прошло и двух минут после того, как я уселся, но тут, снова поднявшись, я проделал все предыдущие манипуляции в обратной последовательности и перебрался в соседний вагон, где все было привычно и теперь уже противно. В проходах на сумках сидели потные женщины, из купе доносились тосты за удачную торговлю, по столам растекались лужи водки, воздух был пропитан запахом тяжелого труда и наполнен грубой речью. Я оказался среди своих.

— Я не верю в Бога, но заповеди, оставленные нам пророками, считаю основой счастливой жизни, если под счастьем понимать согласие своих поступков со своей совестью. Я не верю в судьбу, но всю жизнь чувствую над собой незримого поводыря, следящего за каждым произнесенным словом, за каждой рожденной мыслью и наказывающего за отступничество, только я еще не понял от чего. Потому что не вижу своего пути. Чувствую сквозняк, но не могу понять, в какой стороне выход. Я живу по наитию. Иду вслепую. Как-то неверно трактую притчи, подбрасываемые судьбой. Словно читаю плохой перевод, в котором тяжело уловить смысл, а можно только догадываться о главном. Я читаю Библию и не нахожу облегчения. Не могу возлюбить так, как должно. И тебя мучаю своими поисками. Прости меня за это издевательство! Кто-кто, но ты не заслужила такого обращения!

— Мне так жаль проходящего в бесполезности времени. Я смотрю на мир вокруг, и порой мне кажется, что он мог бы быть идеальным, если бы я получил возможность его править. Я с ужасом наблюдаю ту политику, и не только украинскую, которая недавно обошла меня стороной. На днях я услышал слова одного чешского писателя: «Мораль падает на все более комфортабельное ложе». Если через эту призму посмотреть вокруг, то можно только ужаснуться. Начиная от глобальных проблем — борьбы за сохранение окружающей среды в масштабе всей планеты. Половина стран Земли подписали недавно договор об ограничении вредных выбросов в атмосферу. Ты же знаешь, что над Землей разрастается дыра в озоновом слое, и, в конце концов, это приведет к глобальному потеплению. Чтобы с этим бороться они решили посчитать выбросы в каждой промышленной державе и штрафовать тех, кто будет превышать выделенный лимит. Но есть страны (среди них и Украина), которые не дотягивают до своего лимита. Так вот — эти страны смогут продавать свои квоты более «грязным» государствам. Скажи мне, где в этой торговле видна забота о природе, о здоровье наших детей? Это чистой воды базар под прикрытием высокопарных слов.

Возьмем нашу местную администрацию: когда к новому губернатору в первый раз с отчетом пришли коммунальщики, он сказал, что к ним у него вопросов нет, мол, они со своей работой справляются. Я специально купил фотопленку, заснял центральные улицы и дворы полумиллионного областного города в начале третьего тысячелетия. Вот эти фотографии. Посмотри — это улицы страны, стремящейся в Евросоюз. Это сплошной мусорник, которого не сыщешь в самых отсталых африканских странах. И при этом губернатор отправляет от себя коммунальщиков. Я хочу эти снимки послать в Европарламент, чтобы они увидели, что произойдет с Европой, когда мы ступим на ее чистые улицы своими немытыми сапожищами.