Элизабет Гилберт - Законный брак

«В постели разведенного мужчины, который берет в жены разведенную женщину, отныне лежат четверо», – говорится в Талмуде четвертого века. Так и есть – бывшие супруги нередко по-прежнему спят с нами в одной кровати. Мне, к примеру, до сих пор снится бывший муж, и гораздо чаще, чем я предполагала, когда разводилась с ним. Как правило, эти сны тревожны и непонятны. И лишь изредка намекают на возможную дружбу или примирение. Однако какое это имеет значение: ведь я не могу контролировать сны или прекратить их вовсе. Бывший муж возникает в моем бессознательном когда захочет и входит без стука. У него по-прежнему есть ключи. Фелипе тоже снится его бывшая жена. Господи, да она даже мне снится! Иногда мне снится новая жена моего бывшего мужа, которую я никогда не видела, даже на фотографии, – а она все равно возникает в моих снах, и мы с ней разговариваем. (Проводим совещания, между прочим!) И я ничуть не удивлюсь, узнав, что снюсь иногда второй жене моего бывшего мужа, пытаясь распутать все странные нити и узы, что связывают нас в ее бессознательном.

Моя подруга Энн – она развелась двадцать лет назад и ныне счастлива с новым мужем, который намного ее старше, – уверяет меня, что со временем это пройдет. Она клянется, что призраки растворятся и наступит время, когда я перестану вспоминать о бывшем муже. Не знаю, что и думать. Сложно представить, что это когда-либо произойдет. Станет полегче – да, возможно, но вряд ли я когда-нибудь совсем перестану думать о первом муже, потому что наш брак оборвался так некрасиво, так многое осталось неразрешенным. Мы так и не пришли к общему мнению насчет того, что же у нас не сложилось. Меня, по правде говоря, просто потрясло такое несовпадение мнений. Кардинально противоположные взгляды на мир доказывали, что нам, пожалуй, вообще никогда не следовало быть вместе; мы были единственными свидетелями кончины нашего брака и покинули место происшествия с совершенно разными рассказами о том, что же случилось. Отсюда, наверное, и смутное чувство неразрешенности, что преследует меня по сей день. Пусть мы с бывшим мужем теперь живем по отдельности, он по-прежнему приходит в мои сны в виде призрака, который все еще выясняет, спорит и пересматривает вечный протокол нашего неоконченного дела с тысячи разных углов. И это меня очень смущает. И пугает. Всё-таки речь идет о призраке, а мне не хочется его провоцировать, устраивая громкую и роскошную праздничную церемонию.

Была еще одна причина, по которой мы с Фелипе не хотели обмениваться церемониальными обетами, – ведь мы это уже сделали. Мы уже обменялись клятвами на собственной церемонии, которую сами и придумали. Это произошло в Ноксвилле, в апреле 2005 года, когда мы поселились в том старом отеле на площади. Как-то раз мы пошли и купили друг другу по простому золотому кольцу. Потом записали наши обещания на бумаге и зачитали их вслух. Надели кольца на пальцы, запечатлели обет поцелуем и слезами – ив общем-то всё. Нам обоим казалось, что этого достаточно. В наших сердцах мы были женаты во всех смыслах этого слова.

Никто не присутствовал на этой церемонии, кроме нас двоих (и, смею надеяться, Господа Бога). И никому не было дела до наших обетов (кроме нас двоих и опять же, надеюсь, Бога). Представьте, к примеру, как бы отреагировали сотрудники Министерства национальной безопасности из аэропорта Далласа, попытайся я их убедить, что частная церемония, проведенная в гостиничном номере в Ноксвилле, каким-то образом делает нас с Фелипе законными супругами?

Похоже, людей раздражало (причем даже наших близких, которые нас любили), что мы с Фелипе разгуливаем в обручальных кольцах, не зарегистрировав брак официально, по закону. Все считали наше поведение в лучшем случае непонятным, а в худшем – достойным жалости. «Нет! – возмутился мой друг Брайан в письме из Северной Каролины, когда я сообщила ему, что мы с Фелипе недавно обменялись „собственными" обетами. – Так нельзя! Этого недостаточно! Должна же у вас быть настоящая свадьба!»

Мы с Брайаном несколько недель спорили по этому поводу, и меня, если честно, удивила его непримиримость в этом вопросе. Я-то думала, что уж он точно поймет, почему мы с Фелипе не хотим устраивать публичную официальную церемонию лишь для того, чтобы угодить чужим общественным условностям. Брайан – один из самых счастливых женатых мужчин, которых я знаю (его привязанность к Линде не знает границ и наполняет слово женолюб совсем другим смыслом), – и среди моих друзей он больше всех презирает условности. Для него вообще не существует социальных норм. По сути, Брайан – язычник с докторской степенью, живущий в лесной чаще в хижине с биотуалетом. Мисс Хорошие Манеры упала бы в обморок, познакомившись с ним. Но почему-то Брайан упорно настаивал, что придуманные обеты, произнесенные пред лицом одного лишь Господа, не считаются браком.

«БРАК – НЕМОЛИТВА1 – не унимался он (курсивом и заглавными буквами). – Именно поэтому жениться нужно в присутствии остальных людей, даже если эти люди – твоя тетка, которая воняет кошачьим туалетом. Да, это парадокс, но брак, по сути, примиряет множество парадоксов: свободу и обязательство, силу и подчинение, мудрость и совершенно бестолковые поступки. И ты главного не понимаешь – свадьба нужна вовсе не для того, чтобы „угодить" каким-то там людям. О нет, гости на твоей свадьбе тоже исполняют свою роль. Ведь это они будут помогать вам с Фелипе, они станут поддержкой, если кто-нибудь из вас оступится».

Единственным человеком, которого моя «тайная свадьба» возмутила сильнее Брайана, была моя семилетняя племянница Мими. Во-первых, она считала себя чудовищно несправедливо обделенной тем, что я не собиралась устраивать «настоящую» свадьбу, потому что ей очень хотелось хоть раз в жизни понести чей-нибудь шлейф, а такого шанса пока не представилось. А ведь ее лучшая подруга и злейшая соперница Мория уже дважды была маленькой подружкой невесты, и Мими не могла ждать вечно, ведь семь лет – критический возраст для этой роли, понимаете?

Кроме того, наша «церемония» в Теннесси нанесла моей племяннице почти лингвистическое оскорбление. Ведь Мими сказали, что теперь, после того как в Ноксвилле мы принесли свои обеты, Фелипе можно называть дядей. Но она ни в какую не соглашалась. Ее старший брат Ник тоже на это не купился. И дело было не в том, что моим племянникам не нравился Фелипе. Просто дядя, как сурово объяснил мне мой десятилетний племянник Ник, это или брат твоих папы или мамы, или законный муж твоей тети. Таким образом, Фелипе не мог официально называться дядей Ника и Мими, как не мог он называться и моим мужем, и убедить их в обратном было невозможно. Для детей такого возраста правила – это всё. Эти дети могли бы работать переписчиками населения. Чтобы наказать меня за гражданское неповиновение, Мими взяла в привычку называть Фелипе «дядей», при этом каждый раз с сарказмом показывая пальцами кавычки. Иногда она даже звала его моим «мужем» – тоже с кавычками и нотками презрительного раздражения в голосе.