Элизабет Гилберт - Последний романтик

Но когда Юстас Конвей говорит: «Застолбить участок», он имеет в виду конкретный столбик, который надо врыть в землю. Для Юстаса имеют абсолютно прямой смысл все выражения времен фронтира, которые мы используем метафорически. Он действительно крепко сидит в седле, держит порох в сухости и рубит с плеча . Когда он говорит о том, чтобы оседлать лошадей, придержать собак или сжечь мосты, можете быть уверены, речь идет о настоящих лошадях, собаках и мостах. А если Юстас выходит на охоту , это означает не агрессивное противодействие корпорации конкурентов, а то, что он действительно выходит на охоту.

Помню, однажды на Черепашьем острове я помогала Юстасу в кузнице. В его маленькой кузнице постоянно что-то происходит. Как и все деревенские старожилы, он умеет обращаться с молотом и наковальней – не в смысле изящной художественной ковки, а в плане починки сельскохозяйственных инструментов и изготовления подков для лошадей. И вот в тот день Юстас собирался починить сломанную деталь допотопной газонокосилки. Рядом в печи накаливались железные пруты. Он отвлекся, знакомя меня с основами кузнечного ремесла, – и некоторые заготовки слишком сильно раскалились, до такой степени, что металл мог растрескаться. Увидев это, Юстас сказал:

– Черт! Скорее куй железо, пока не слишком горячо!

И это был первый раз, когда я услышала, как кто-то употребил это выражение в прямом смысле. Впрочем, в том-то и прелесть общения с Юстасом: у него всё имеет только один смысл – прямой. Юстас является истинным воплощением человека из фронтира, чем давно уже не могут похвастаться люди его поколения – большинству из них остались лишь метафоры. Лексикон фронтира пережил сам фронтир, потому что понятие о настоящем американском мужчине основано на этом коротком периоде освоения земель, романтической независимости и движения на Запад. И хотя это понятие давно уже утратило смысл, мы держимся за него, потому что нам нравится сама идея. Мне кажется, именно поэтому многие мужчины в нашей стране по-прежнему считают себя первопроходцами.

В этой связи вспоминается мой дядюшка Терри, который родился на ферме в Миннесоте и вырос в семье детей американских первопроходцев. Смышленый и ранимый мальчик, рожденный в эпоху беби-бума, Терри не мог дождаться того дня, когда можно будет убраться из родного дома как можно дальше. Он переехал на Восток, начал собственный бизнес и теперь работает специалистом по компьютерам. Несколько лет назад Терри начал играть в компьютерную игру под названием «Орегонская тропа». Смысл игры: игрок – американский первопроходец XIX века, который едет на Запад в повозке со всем своим семейством; чтобы выиграть, надо добраться до Тихоокеанского побережья, пережив огромное количество виртуальных катастроф – болезни, внезапные снежные бури, нападение индейцев, голод на тяжелых горных перевалах. Чем лучше вы подготовились – то есть собрали нужные припасы и выбрали самый безопасный маршрут, – тем выше шансы на выживание.

Дядюшка Терри обожал эту игру и часами просиживал за компьютером, виртуально продвигаясь на Запад, в точности как его дед и бабка, которые шли в том же направлении сто лет назад, только по-настоящему. Лишь одно раздражало Терри в этой игре: компьютер не разрешал импровизировать перед лицом катастрофы. В окне вдруг появлялось сообщение о том, что у повозки сломалась ось и теперь ему придется умереть, потому что дальше ехать он не может. Компьютер объявлял нашему виртуальному первопроходцу, что ничего у него не выйдет. Игра окончена. И Терри вставал из-за стола, шел к холодильнику, брал пиво и начинал ругать создателей игры.

«Если бы я действительно шел по орегонской тропе, то нашел бы способ решить проблему! – возмущался он со смешной обидой в голосе. – Уж я бы решил, как починить чертову ось! Я же не идиот! Срубил бы дерево и смастерил бы что-нибудь!»

И он наверняка так и сделал бы. Мало того что Терри вырос на ферме, подстегиваемый юношеским идеализмом, он отправился в поход по американской глуши, чтобы обрести независимость. Столкнувшись с препятствиями на орегонской тропе, Терри наверняка выжил бы. Но он не тратит целые дни на то, чтобы доказать себе это. А Юстас именно этим и занимается. Он скачет на лошади через весь континент, терпит всяческие невзгоды и решает, что делать, когда ломается ось.

Сложности начинаются тогда, когда мы решаем, каким хотим видеть Юстаса Конвея, чтобы он соответствовал нашим понятиям о нем, а затем игнорируем то, что не сходится с первым романтическим впечатлением. Когда я увидела, как живет Юстас Конвей, моей первой реакцией было облегчение. Впервые услышав о его жизни и приключениях, я подумала: слава богу. Слава богу, что хоть кто-то в Америке по-прежнему так живет. Слава богу, что где-то там остался хоть один настоящий горец, покоритель фронтира, первопроходец, смельчак. Слава богу, что в нашей стране есть хоть одна поистине смекалистая и свободная дикая душа. Потому что на глубоком эмоциональном уровне существование Юстаса для меня означало, что мы, американцы, несмотря на все доказательства, свидетельствующие об обратном, по-прежнему являемся нацией свободных, сильных, диких, отважных, непокорных людей, а не ленивых, толстых, скучающих и утративших цель в жизни существ.

Вот что я почувствовала, впервые встретив Юстаса, – и с тех пор была свидетелем аналогичной реакции со стороны множества людей, которые с ним познакомились. Когда американцы, особенно мужчины, видят, как живет Юстас Конвей, они сразу думают: «Хочу быть таким, как он». Но если бы они присмотрелись к нему, то расхотели бы. Хотя им немного стыдно из-за того, что их современная жизнь так проста и комфортна, едва ли они готовы всё это бросить. Так что не спешите с выводами, ребята…

Большинство американцев не захотели бы жить среди природы, если такая жизнь подразумевала бы реальный дискомфорт. Но всё же их охватывает восторг, когда Юстас уверяет их: «И вы можете». Потому что большинство из них именно это и хотят услышать. Никто не хочет чинить сломанную ось повозки в снежную бурю на орегонской тропе, но все хотят знать, что могли бы это сделать, если бы пришлось. А Юстас живет, как живет, чтобы представить нам это утешительное доказательство.

«Вы тоже так можете!» – повторяет он.

И мы верим ему, потому что он сам себе верит.

Юстас – наше воображаемое «я» во плоти. Вот почему нам так приятно с ним встречаться. Это же всё равно что увидеть белоголового орла. (Раз остался хоть один, думаем мы, значит, не так всё плохо.) Разумеется, служить воплощением мифических надежд целого народа – довольно сложная задача для одного человека, но сложности Юстаса никогда не пугали. И люди это чувствуют; они видят эту уверенность в том, что он достаточно велик, чтобы служить живой метафорой, и достаточно силен, чтобы все наши стремления тащить на себе. Поэтому его можно идеализировать, и это приятно осознавать в наш век беспомощности и разочарований, когда идеализировать кого-либо просто небезопасно. И от этого у людей начинает кружиться голова, и они ведут себя несколько иррационально. Я знаю, ведь я сама была такой.