Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

— Евдокия Николаевна, расскажите подробнее, если можно, о жене брата Екатерине Александровне.

— Это удивительная женщина была, мы все её глубоко уважали. Её девичья фамилия Тетельман. Серебряковой она стала по мужу. До революции преподавала английский язык, ещё студенткой вступила в партию "Народная воля". Она жила в Англии, вместе с мужем занималась пропагандой марксистских идей среди рабочих. Там у них сын Петя родился. После возвращения работала в Одессе, потом организовывала помощь заключённым Шлиссельбургской крепости.

— Она, кажется, старше Павла Николаевича была?

— На двадцать лет.

— А почему же он её "дочкой" звал?

— Об этом у неё в дневнике написано. Однажды он сказал ей: "У меня столько нежности к вам, как к доченьке своей". С тех пор так и повелось.

— А как они познакомились?

— Когда Павел комнату в Доме литераторов на Карповке получил, они соседями оказались. В этом доме ещё до революции писатели жили, а после стали видных народовольцев селить. Там Вера Засулич жила, Лопатин, там же жила и семья Серебряковых: Эспер Александрович с Екатериной Александровной и сыном Петей. Когда Павел там поселился, Петя к нему очень потянулся, стал у него брать уроки живописи. А через два года Эспер Александрович умер, и Екатерина Александровна попросила брата сделать его посмертный портрет. От денег за работу отказался. Вместо этого попросил разрешение брать у неё уроки английского. Ведь Екатерина Александровна много лет жила в Англии. Позже Павел Николаевич, как мог, помогал вдове пережить горе. Их отношения незаметно переросли в дружбу. Постепенно возникла и любовь.

Он однолюбом был. Когда предложил Екатерине Александровне выйти за него замуж, она даже испугалась:

— Что вы, Павел Николаевич, я же через двадцать лет глубокой старухой стану.

— Значит, у нас с вами будет двадцать лет счастливой жизни.

Так и вышло. Нежная забота о ней продолжалась до самой его смерти. Когда у Екатерины Александровны отказали ноги, Павел во время занятий с учениками, чтобы ей было не одиноко лежать в соседней комнате, приносил жену на руках и усаживал на кровать, стоящую в мастерской.

А как он её любил! У меня некоторые письма брата сохранились, вот послушайте:

"Дорогая Катюша, доченька моя, солнце моё. Радость ненаглядная!

Встаю ли утром, или весь день при любой работе, и когда спать ложусь — всё Катя у меня из головы, из сердца не выходит — будто вижу твою маленькую фигурку не перед собой, а в себе, будто ты у меня в каждой капельке крови разлилась. И ничего, кроме хорошего, не вижу, не нахожу я в тебе — чем дольше, тем ты мне дороже и роднее.

Двадцать рублей я отдал за пять кило чудесной брусники для моей дочки. Сварю её завтра без сахару. Сахару нет ни пылинки.

Сейчас 2 часа 35 минут ночи. За окном проливной дождь — моя любимая музыка — хлёст дождя и шум листьев. Катюша спит там, за Толмачёвым, не реке, среди сосен. И я выпью кружку чаю и лягу. Покойной ночи, доченька".

Это написано в сентябре сорокового года. Екатерина Александровна часто болела, и её иногда отправляли в санаторий. Как видите, перед войной мы все скудно жили, только любовь и работа спасали. И ещё уверенность, что светлое будущее строим. Верили в это…

— Павел был одарён во многих областях. В предреволюционные годы он общался с выдающимися деятелями культуры. Знал Луначарского, который считал его живописцем будущего. Павел был знаком с Давидом Бурлюком и Маяковским. Вместе с художником Иосифом Школьником в 1913 году он оформлял декорации к трагедии поэта "Владимир Маяковский".

— А вы, Евдокия Николаевна, были на этом спектакле?

— Была. Он проходил в Луна-парке. Я в то время была молодой барышней, и шумное выступление Маяковского на меня не произвело впечатления. Запомнилось лишь то, что сидящий за мной мужчина неудачно закурил, и на моей шляпе вспыхнула вуалетка. Так что о Маяковском мне рассказать нечего.

В 1914 году Павел познакомился с Хлебниковым и под его влиянием написал словотворческую антивоенную поэму "Пропевень о проросли мировой". Вам, Юра, не приходилось её видеть?

— Нет.

— Я покажу. Читать эти стихи мне и сейчас трудно, да и не всё понятно. Даже в названии надо делать ударение на первое "о" — "мировой". В том же году он написал декларацию о своём методе живописи "Сделанные картины". А в 25 году Павел помогал режиссёру Игорю Терентьеву ставить гоголевского "Ревизора".

— Евдокия Николаевна, а как вы с Николаем Николаевичем, будущим мужем, познакомились?

— В этом нам дрова помогли.

— Какие дрова?

— Обыкновенные, какими печку топят. Жили мы тогда на Обводном канале у сестры. Дом был двухэтажный, старый, деревянный, зимой насквозь промерзал. А на втором этаже над нами размещался детский сад. Дрова для его отопления хранились в сарае, где была и наша, заготовленная с осени, поленица. Но так как на сарае висел замок, а ключ был в жилконторе, то к собственным дровам мы доступа не имели. В жилконторе опасались, что дрова могут украсть, и тогда детский садик придётся закрыть. Поэтому ключ нам не давали.

Для разрешения конфликта кто-то посоветовал мне сходить в Совет к заведующему народным образованием. Мне сказали, что туда недавно назначили умного и образованного человека. Я пошла к нему жаловаться.

Из-за стола навстречу поднялся симпатичный, интеллигентный мужчина. Он спокойно выслушал меня и обещал разобраться.

— Если вы не возражаете, я зайду к вам завтра. — сказал он. — Я в России недавно, у меня пока мало знакомых, а вы сказали, что ваш брат — художник.

Я не возражала. На следующий день он был у нас. Николай Николаевич сказал, что конфликт с жилконторой улажен и подошёл к мольберту брата. Как ни странно, сложную живопись Павла он понял сразу. Он двенадцать лет прожил за границей, оказавшись в эмиграции после революции 1905 года. Николай Николаевич любил живопись, знал современные художественные направления запада. Он с удивлением рассматривал работу брата.

— Да вы, Павел Николаевич, адскую машину под искусство подводите, — восхитился гость.

— Вот, вот.

Павел был очень доволен, что нашёлся человек, не задающий глупых вопросов. Он стал показывать свои работы, рассказал о теории "сделанности".

Они долго беседовали, а потом мы решили угостить гостя чаем. Правда, к чаю у нас было только две картофелины и хлеб. Чай мы пили несладкий. Неожиданно Николай Николаевич достал из кармана аккуратно завернутые в бумажку кусочки сахара, но от еды отказался.

Он пришёл к нам и на другой день. Принёс яблоко, банку гороха, хлеб и снова сахар. На этот раз мы устроили целый пир. После ужина брат попросил меня спеть. Оказалось, что и наш гость учился пению. У нас с ним вышел неплохой дуэт, он, как и я, любил русские романсы.