Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

А может быть, такое желание — тоже несбыточная химера, сон наяву? Но я грежу им всю жизнь, делаю для его осуществления всё, что могу, и не хочу просыпаться. Я ловлю ищущий взгляд человека и пытаюсь помочь ему обрести счастье.

Хочется, наконец, написать бесконфликтную вещь: без политики, без намёков, без трагедий. Ну вот хотя бы на названную тему.

Я свою бывшую жену после развода за тридцать три года не встретил ни разу, хотя живём в одном городе. Почему так?

Не знаю. А парня, с которым сто лет назад жил в одном доме, вдруг встретил на Урале, куда приехал на одну неделю. Он так удивился, что воскликнул: «Этого не бывает!»

Однако бывает. Ещё и не такое бывает. Я неоднократно убеждался, что жизнь нередко дарит нам самые неожиданные встречи.

В Париже я познакомился со старичком, Петром Яковлевичем Данзасом, потомком брата пушкинского секунданта. Он рассказал мне о своей удивительной жизни: о том, как служил в войну переводчиком у немцев, как попал в плен и угодил на десять лет в Воркуту, как после заключения, уже вольнонаёмным, работал на лошади при городском театре и имел пассию, красавицу-хохлушку, на которой хотел жениться. Вернуться в Париж он не надеялся — в те времена об этом «предатели» и «враги народа» и заикнуться не могли. Но после смерти Сталина Петра Яковлевича стали разыскивать родственники, живущие в Париже. Отыскали и попросили, чтобы наши власти отпустили бывшего зека. Счастливый извозчик хотел взять с собой невесту, да не тут-то было. Пришлось возвращаться на родину одному. Отдохнул с полгода Пётр Яковлевич и снова устроился работать переводчиком, только теперь с русского на французский. Взяли его корреспондентом на радио Франс-пресс и отправили в командировку — догадываетесь куда? — в Москву, где он и проработал ещё пятнадцать лет. Теперь он часто ездил в Париж и в одном из наездов женился. Когда мы познакомились, у него уже были три взрослые дочери.

Ну а к чему тут «мир тесен»? Вот к чему: историю Петра Яковлевича я рассказал своему однокласснику, корреспонденту уральской газеты. В молодости он работал в Воркуте. На радостях встречи подвыпивший приятель поначалу слушал меня рассеянно, но вдруг встрепенулся:

— Как, как того зека звали?

— Петром, — говорю.

— Долговязый такой, носатый?

— Худой. И нос у него, верно, выдающийся.

— Так он Данзас, говоришь?

— Данзас.

— Мать честная! Да я же его знаю! Мы с ним в театральной конюшне не одну бутылку выпили. Точно! Когда же это было… Лет сорок назад. И Олесю его я знал. Красивая была женщина, я сам на неё заглядывался. Так ты с ним в Париже познакомился?

— Там.

— Ну, тесен мир! Я его тогда насчёт дуэльных пистолетов, которыми Пушкин стрелялся, терзал: где они, дескать. «Не знаю», — говорит. А я ему: «Ну, какой же ты тогда Данзас?» Потом узнал, что у Константина, пушкинского секунданта, вообще детей не было. Решил, что врёт французик, хочется ему к великому поэту примазаться. А когда он из Воркуты уехал, я вообще о нём забыл. Ну, история! Ты, кажется, опять в Париж собираешься?

— Пётр Яковлевич в прошлом году в Питере гостил, а теперь к себе приглашает.

— Я ему письмо напишу, передашь?

— Конечно.

— Зря, что ли, мы с ним водку пили. Чудеса! Где теперь он, и где я… Ему сейчас лет семьдесят?

— Семьдесят восемь исполнилось.

— Вот — вот! Он самый. Привет передай, думаю, он меня вспомнит. Я и кобылу его не забыл, и Олесю. Он по-русски не хуже меня шпарил. О Пушкине любил поговорить.

Мой друг еще долго вспоминал подробности давней встречи. Осенью я передал его письмо Петру Яковлевичу. Он, действительно, вспомнил молодого корреспондента воркутинской газеты, который в поисках материала часто бывал в театре, а в поисках собутыльника заглядывал на конюшню.

Думая об этой встрече, я не перестаю удивляться фантасмагории событий и встреч: два сопливых школьника, учебник литературы, дуэль, холостяк Константин Данзас, имеющий брата, у которого были дети, военнопленный потомок, Воркута, конюшня, Париж, Москва, снова Париж, моя удивительная встреча с бывшим зеком, уральский город Пермь, полупьяная беседа двух старых приятелей, снова Париж — и слёзы старика, вспоминающего молодость и свою Олесю…

Разве не удивительные шутки выкидывает с нами жизнь?

А вот и последняя история на ту же тему. Неделю назад мы с женой вернулись из Германии. Зимой в Доме журналистов я посетил художественную выставку, которая мне очень понравилась. Автором работ была женщина. Главной темой её работ был Петербург. Город вставал в новом для меня обличье. Привычная дождливая серость на картинах казалась очаровательной дымкой. Закатное солнце превращало крыши домов в драгоценное многоцветье. Заснеженные зимние улицы играли переливами голубых и фиолетовых огней… Я видел новый непривычный город и любовался им. Автор этого нового города открывал мне красоту, которую я прежде не замечал.

— Нельзя ли познакомиться с художницей? — спросил я смотрительницу. Старушка зевнула и изрекла: «Она, кажется, в Германию уехала». «Жаль», — уходя, подумал я.

А вскоре мы с женой сами поехали в Германию. Однажды к друзьям, у которых мы остановились, послушать питерского литератора пришла их знакомая, элегантная дама с умными глазами.

Когда я кончил читать рассказы, дама показала мне проспект петербургской выставки, на которой я узнал недавно увиденные работы.

— Вы знакомы с их автором? — спросил я.

— Она моя дочь. Можно ли с вами передать ей письмо и небольшую посылку?

— Конечно. Я сам хотел с ней познакомиться.

Оказалось, что для этого знакомства нужно было всего лишь приехать в немецкий Штутгарт.

Вот и весь мой рассказ. В нём нет сюжета, нет конфликта. Есть только удивление перед жизнью. Это удивление иногда помогает написать что-то путное.

14 мая 2001 года.

Вчера шёл в переходе метро и услышал мужской хор. Подхожу ближе: человек десять калек, молодые парни в камуфляжной форме, с медалями. Одни без ног, другие без рук. Две гитары, костыли во все стороны торчат. И песни соответствующие — о матерях, которые ждут сыновей из Чечни. Люди деньги в коробку из-под сигарет бросают. Зрелище страшноватое.

После Великой Отечественной вояки тоже христарадничали, но сразу было видно, что это спившиеся, брошенные люди. Пенсию после войны не платили. И собирались они только по двое. Теперь же — хор! Массовое попрошайничество.

Не знаешь, как к этому относиться. Организованный бизнес? Мафия? Похоже на то. Ведь каждый из них, а это молодые парни, получают пенсию, и она не меньше, чем моя, врачебная (тысяча рублей). Работать они могут, но не хотят — так доход больше. Перестроечные перемены вообще отучили людей работать. Да, ещё и после того, как человек подержал в руках автомат и почувствовал себя хозяином чужих судеб.