Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

Сначала это беспечный туман детства, розовая радость от самого процесса жизни. Человек растет, но туман не рассеивается. С юностью накатывает новая волна — пелена запретной тайны противоположного пола. Любовный туман так плотен, что в нем невозможно различить: летишь ли ты вверх или кувыркаешься вниз.

Очень скоро на смену ему приходит мгла разочарований, безвыходности, неясности цели. Встают вопросы о смысле жизни, о своем месте в этом мире.

Лишь с этими вопросами духовное начало человека начинает проявляться в глыбе более отчетливо. Человек постепенно осознает в себе и божьи, и дьявольские начала. Он вступает в борьбу за освобождение из мраморного плена, в битву с собой и за себя.

Иногда это сражение бывает кратким, иногда затягивается на долгие годы. Вырваться окончательно не удается. Пока он в тумане ищет своей путь, подкрадывается серая мгла старости.

Неясные воспоминания детства, последние проблески сознания, и черная пелена покрывает мраморную глыбу, из которой чаще всего так и не успел родиться Человек.

Ну а что происходит с тем, кто, заявив криком о своем приходе на свет божий, так и не умолкает всю жизнь? Он кричит о себе смелостью, авантюризмом, откровенностью желаний…

Увы, и он редко обретает счастье. Чаще он становится «блудным сыном». В поисках наслаждений, благ, уюта он скитается по свету, но, как правило, не находит даже пристанища. Если он, как у Рембрандта, разбив на пыльных дорогах пятки, возвращается в отчий дом, он еще счастливчик. Он вернулся к родному очагу. Но в камне Роден изобразил эту сцену иначе. Его Блудный сын стоит на коленях перед пропастью. Он растерял все: дом, родных, здоровье. Ему некуда вернуться, и он окаменел от горя.

Но разве все мы не блудные сыновья и дочери? Мы, как библейский бродяга, в старости теряем все. Впереди у нас только пропасть. Когда я понял это, мне захотелось встать на колени рядом с изваянием мудрого мастера.

Мимо меня снуют люди. Они не хотят смотреть на «Блудного сына», не замечают человека в мраморной глыбе. Они спешат к «Вечной весне», воплощению в мраморе мечты о счастье. Люди хотят приобщиться к радостям жизни. Глядя на сплетенные в объятии тела, они улыбаются, вспоминают юность. Они не хотят думать о болезнях, старости и смерти.

Но я знаю, что они тоже «блудные» сыновья и дочери и их жизнь не менее трагична, чем бытие героя библейской притчи. Они мои братья и сестры. В душе своей я вижу их стоящими на коленях. Рядом со мной.

18 апреля 1994 г.

Когда человек болеет, ему снятся страшные сны. Третий день я хожу с чугунной головой. Капает из носа, плохо соображаю, в теле свинцовая тяжесть — обычное недомогание при простуде. Видимо, поэтому сегодня под утро мне приснился страшный сон.

Снилось, что меня снова призвали в армию. Сюжет не новый: за сорок лет послеармейской жизни я нередко видел это во сне и всегда просыпался в холодном поту. Во сне я сознавал, что меня забрали повторно, что это несправедливо и неисправимо, что чья-то злая воля снова отнимает у меня свободу. Когда я открывал глаза и видел книги и картины на стенах, наступало успокоение.

Вот и сегодня — тот же сон. Мне снится, что я опять упакован в черную флотскую шинель и отправлен в учебный отряд. Вместе с другими я живу в унылом деревянном бараке. Здесь расположены учебные классы, наши кубрики и столовая. Я служу уже третий месяц и за это время успел притерпеться к случившемуся. С чувством тягостного отупения я брожу по мрачным коридорам, не замечая суетящихся вокруг товарищей. Изредка я выглядываю в окно и вижу пыльный плац, где мы маршируем в любую погоду.

Я не понимаю, для чего все это. По первому призыву я знаю, что служба — это нелепая игра в войну, что она отнимает у человека лучшие годы — возможность учиться и жить полнокровной жизнью.

Но если в первый раз я вынужден был исполнять свой «гражданский долг», то почему я снова вижу этот пыльный плац, тупых старшин, слышу лязг мисок на камбузе? За что? Самое горькое то, что я помню счастливое время после той, первой службы. Я помню радость свободы, впитывание новых впечатлений, институт. Я помню, как жадно поглощал знания, с какой пользой для себя и других жил, какие передо мной открывались перспективы. А теперь я снова попал в тюрьму, живу в тупике, и нет никакой надежды на то, что что-то может измениться.

С такими мыслями я иду по коридору барака, выхожу на плац. У дверей казармы стоит молодой матросик и курит. Мне его жалко, он еще не знает, что его заставили играть в нелепую игру, которая может научить лишь одному — убивать.

Я смотрю на пустынный плац, на чахлые кусты в отдалении и вдруг осознаю, что снова попал на Соловки. Я во второй раз оказываюсь на удивительном острове, с древним монастырем, дивными озерами, интереснейшей историей. Все это где-то рядом, но молодые матросики об этом не знают. Их привезли, затолкали в барак, ежедневно выгоняют на пустынный плац, и никто им не говорит, в какой удивительном месте они находятся.

Но я-то это знаю! Я все это видел, изучал. В первую мою службу я лазил по сгнившим крышам монастырских строений, с башни любовался морем, спускался в каменные мешки, в которых некогда держали непокорных пугачевцев. Я помню, как после той службы изучал историю монастыря и рассказывал об этом удивительном уголке людям. И мне самому, и окружающим это было интересно. Из отупляющей служебной муштры я все же извлек пользу; и вот люди узнают и о первых поселенцах острова Зосиме и Савватии, и об указе Грозного строить северную крепость, и о Колычеве, друге детства царя Ивана, сосланного им в этот монастырь.

Во сне я вдруг остро ощущаю, чего я лишен и чего лишены молодые ребята, заключенные вместе со мной в этом бараке.

И я решаюсь. Решаюсь пойти к командиру части и потребовать у него отвезти нас в монастырь. Я сам проведу экскурсию, расскажу ребятам, что место, где они служат, дышит историей. В этой истории есть всё: обман, предательство и кровь, вера в Бога и в царя-батюшку, молитвы монахов и рыдания заключенных. Я расскажу безусым ребятам, что если они разберутся в истории монастыря, они поймут ход времени, найдут свое место в этом мире и не дадут превратить себя в пушечное мясо.

В моей душе поднимается протест против этой казармы, пыльного плаца, всеобщего обмана, в котором мы живем. Я понимаю, что это опасно, что мне нельзя идти к командиру, что все это плохо кончится, но я иду. Я прохожу мимо нашего барака, приближаюсь к другому безликому сооружению и ищу вход. Ищу и не нахожу.

И тут я проснулся. Открыл глаза, увидел полки с книгами, разыскал взглядом толстый том о Соловках, и на душе отлегло. Слава Богу, я не в тюрьме, я на свободе. Я могу видеть свою внучку, обнимать жену, ходить в Эрмитаж, встречаться, с кем хочу, и писать, о чем хочу. Не в этом ли счастье? Не в том ли, что мне хочется рассказать об этом людям, научить их ценить время и свободу.