Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

Снова побывал у Евдокии Николаевны. Говорили долго и сердечно. „Странно, — говорила она, — получается, что у вашей жены одни плюсы, а у вас одни минусы. Так не бывает“. Она советует мне „распрямиться“, быть мужчиной.

— Ну, что это такое? — рассуждает она. — Взял чемодан и ушёл скитаться. Вам кажется, что поступили правильно, благородно? Я очень сомневаюсь в этом. Вы прожили восемь лет, у вас общая дочка. Она должна видеть отца, получать его любовь и заботу. Если вам не позволяют видеть ребёнка, добейтесь этого юридически.

— Евдокия Николаевна, я был плохим отцом, и дочка сама не рвётся ко мне. Она уже называет нового мужчину папой. Кажется, он очень добрый.

— Ну, тогда я не знаю, как вам быть. Злым вы тоже мне не кажетесь. Но должны же вы где-то, в конце концов, жить. У вас же была общая квартира.

— Её получила жена.

— А вы тут были не при чём?

— Разве что косвенно.

— А что, вы были тогда ещё не женаты?

— Почему же? У нас дочь от законного брака.

— Извините, Юра, тогда ваше поведение мне кажется… каким-то несерьёзным.

Я и сам это понимаю, но сдвинуться с места не могу — мешают книжные представления о любви и супружеских отношениях.

Вскоре реальная жизнь заставила меня напомнить о себе весьма эффектно. Я сидел на работе, когда мне передали, что в вестибюле меня ждёт пожилая дама. Я вышел в коридор и неожиданно получил повестку в суд. Расписался в получении, и ошалело вернулся в кабинет. К повестке было приклеено заявление жены о расторжении брака. Мне было уже за тридцать, а я до сих пор не задумывался о том, что наши личные дела имеют ещё и социальный аспект.

В заявлении говорилось, что я „безразличен к ребёнку“, (это было неправдой), что не принимаю участие в воспитании дочки (тоже неправда), что мы часто ссоримся (это было правдой), и что „непосредственной причиной развода“ является моя „супружеская неверность“. Это было тоже неправдой, но формальный повод у жены был. Дело в том, что я никогда не скрывал от неё свои многочисленные знакомства. Я вращался в кругу художников и поэтов, читал лекции по гипнозу в обществе „Знание“, поэтому интересных встреч у меня было достаточно. Я обычно рассказывал жене о новых знакомых, но по причине ссор чаще всего они её не интересовали. Однажды в поезде, а я работал за городом, познакомился с необычной девушкой. Я был женат, казался ей стариком, она совершенно не кокетничала, но мои рассказы о необычайных явлениях человеческой психики слушала с большим интересом. Это подкупало, и я пригласил её на конференцию по новой тогда теме „Научные аспекты парапсихологии“. Жена была прирождённым администратором, мои занятия считала несерьёзными и на мои выступления не ходила. Я же не интересовался её работой, ибо во всём советском всегда видел общественную фальшь.

О новой знакомой я рассказал жене, но её мой рассказ, как всегда, не заинтересовал. Однажды, когда жены не было дома (признаться, я это знал), я привёл девушку к нам домой. Мы засиделись, ведь говорили о том, что меня увлекало. Я уже готовился проводить знакомую домой, но тут пришла жена. Разразился банальный скандал. Я не стал отвечать на оскорбления, извинился перед девушкой за жену и ушёл её проводить.

Сейчас это выглядит оправданием, ведь встреча двух полов всегда сопровождается эротическим оттенком, но тогда я ощущал себя обвинённым невинно. Увы, я пишу правду.

Мне всегда были чужды людские предрассудки, жена же жила только общественными представлениями о морали. Может быть, в конечном итоге это противоречие и сделало меня писателем.

Наши дружеские отношения с этой девушкой после печального инцидента расстроились. Мы стали ездить в разных вагонах электрички. Они возобновились только через полгода после моего развода.

Вскоре я получил вторую повестку в суд — о взыскании алиментов. После ухода из дома на имя дочери, как положено, четверть своего заработка я переводил на книжку. Тогда жена в „благородном“ порыве отказалась от официальных алиментов „до разрешения у тебя вопроса с жильём“.

Вопрос не разрешался, и поэтому деньги шли на имя дочки в сберкассу. Но на суде я узнал, что уже полтора года не принимаю финансового участия в воспитании дочери. Это тоже было не фактической, а лишь формальной правдой, но алименты только упростили наши отношения.

Я стал понемногу успокаиваться. Неожиданный удар по мужскому самолюбию дал свои результаты. За год „перетряхивания“ собственных потрохов я многое пережил и кое-что понял. В один из моментов в осуждении собственной гнусности дошёл даже до желания расстаться с жизнью. Слава Богу, до этого не дошло, спас дневник. Я уже снимал комнату. Отношения со спутницей по вагону электрички укреплялись.

Бывшая моя жена вскоре вышла замуж за своего Васю.

Со времени тех событий прошло сорок лет.

30 декабря 2009 года.

На этом я хочу прервать дневниковые записи. Свою столь же банальную, сколь и печальную историю, повторяющуюся из века в век в тысячах семей, я уже описал в книжке „Письма без ответа“. Просто нашёл ещё две тетрадки, заброшенные в дальний угол, прочитал и весьма удивился — неужели это обо мне?

Так или иначе, я должен завершить свой несовершенный рассказ некоторыми дополнительными фактами, чтобы получилось нечто, похожее на композицию.

Сижу за компьютером, передо мной старая тетрадка. В ней — сопли побитого хозяйкой щенка. Правда, это сейчас сопли, а сорок лет назад — горькие слёзы прощания с любимой женщиной, с женой, с матерью моего ребёнка.

Из этой тетрадки я узнаю нового для себя человека — инфантильного и глупого романтика. Мне жалко этого человека, жалко и противно общаться с ним. Неужели это был я? Откуда у крепкого уральского мальчишки, упрямого и решительного в детстве (за плечами лыжи, коньки, могучая Кама, четыре года службы на флоте) такая слабость перед женщиной? А главное, полная беспомощность перед реальной жизнью.

Я пытаюсь распутать этот узелок. Благо в свои семьдесят четыре года меня это ещё занимает. Я, как и всякий другой, продукт биологического (наследственность) и социального фарша. И мне интересно, чем же меня, как колбасную кожуру, набили?

Тут гены суровой матери и мягкого, доброго отца, и дворовая свобода, и полуголодная война, и школа с её идиотским экспериментом — раздельным обучением — и пионерская требуха, и книжная романтика. Словом, полное непонимание подлинных жизненных ценностей — важности труда и ответственности за близких. Каждому ребёнку с детства внушают, что его главное дело — учёба. Но школа — всего лишь официальное отражение казёнщины государства. Мальчишка нутром понимал, что казёнщина ему не подходит. Получалось, как у Александра Володина: в пионерлагере он повесил над постелью портрет Качалова, когда другие вешали портреты Ворошилова и Будённого, за что был исключён из пионеров.