Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

— Думаю, что не все. За такой срок, как я понимаю, вы сроднились. Кем теперь стал для вас муж?

— Не понимаю вопроса — муж он и есть муж.

— Ну, может быть, он уже немножко ребёнок?

— О, это да! У меня их сейчас двое.

— А есть ли у вас сейчас проблемы?

— Да, ремонт вот в квартире затянулся.

Я решил, что моя беседа тоже затянулась, и стал прощаться. Моя собеседница поняла, что разговор с писателем не получился, но почему, ей было неясно — вроде бы всё рассказала: и как с мужем познакомились, и с каким трудом в гарнизоне на работу устроилась, как жили и вообще…

Я шёл домой с неясным чувством смущения. Ну, зачем полез в чужую жизнь? И чего узнал нового? Разве, что можно прожить долгую жизнь, не желая ничего «лишнего», не задавая вопроса о счастье и при этом быть счастливым. Счастье — это всего лишь ощущение. У одного оно в любви, у другого — в работе, у третьего — в семье. Подытоживать события не каждому интересно. Чаще люди об этом не задумываются.

Почему я на этом зациклился, сам не понимаю. Помочь людям стать счастливее — идея утопическая. Но жить без этой мысли я не могу, а потому нередко отравляю жизнь близких людей. Люди не понимают, чего я от них хочу. Непонятное рождает враждебность.

Я тоже когда-то не понимал язык своего друга Степана Караульного, Но я лез в него, пытаясь осмыслить его жизненный опыт. Я видел, что и война, и послевоенные проблемы оставили в его жизни глубокий след. Причины этих проблем он старался понять и выразить.

Когда мне стало это удаваться, я почувствовал себя писателем. Всё дело в любознательности. Этот инстинкт украшает жизнь, но, видимо, он не каждому нужен. Мне кажется, что без него семейное счастье становится пресным.

Вокруг кипит чужая жизнь — жизнь молодых. Они учатся, целуются, ищут пару, работают, рожают детей. Это зачем-то нужно Природе. Нужно, чтобы они не задумывались, чтобы спешили к своим маленьким целям. И чтобы иногда их достигали. Нужно, чтобы у человека были желания и мечты. И чтобы он иногда радовался, а иногда страдал.

Мы все так живем, пока молодые. Но ведь и старые ищут, чем себя занять, чтобы спрятаться от мысли о бессмысленности всей этой суеты. Наша группа немолодых, но в меру творческих людей, уже много лет собирается в Доме учёных на дружеские встречи. Зачем? Ведь ничего нового, полезного для жизни мы уже не узнаем. Наша жизнь отшумела. И всё же мы каждый месяц спешим собраться вместе, чтобы потешить своё самолюбие — поделиться новым рассказом или песней. Даже если ничего нового мы не сочинили, то хотя бы повидать друг друга, засвидетельствовать, что мы ещё живы, что что-то можем и на что-то надеемся.

Надеяться мы можем уже не на перемены в жизни — дай Бог сохранить то, что имеем, а на то, что у детей наших будет всё хорошо. То есть, чтобы их суета шла с положительным знаком. И так — из поколения в поколение.

Обобщения страшноваты, но в них наше последнее стариковское мужество. Однако, даже понимая всю бессмысленность жизни, мы цепляемся за неё зубами. Борьба с морщинами, с лишним весом, занятия физкультурой — разве это не бесплодные попытки продлить молодость? Разве это не осуществление надежд неизвестно на что — на неувядающее здоровье, на желание увидеть внуков, закончить начатое дело, дописать книгу…

Зачем я сам купил абонемент в спортзал и хожу туда с удовольствием? Всё за тем же — держать себя в форме, хотя с каждым годом делать это всё труднее. А зачем мне нужна хорошая форма? Чтобы сохранялось любопытство, чтобы захватывали новые темы и чтобы не появлялись в дневнике записи, подобные этой.

5 декабря 2007 года.

Для нормального человека развод — удар. Нередко — ниже пояса, даже если супруги жили скандально. Если есть дети, удар особенно силён. В большей степени страдает тот, кого бросили. Тот, кто ушёл — просто приспосабливается. Женщина редко уходит в никуда, разве что от неисправимого пьяницы. Обычно она заранее готовит почву для дальнейшего существования, то есть нового мужчину.

Брошенный муж, привыкший к своему прежнему образу жизни, либо озлобляется на всех в мире баб, либо страдает, как от удара в печёнку, либо, что бывает реже, начинает думать. И если, страдая, думает, перед ним отрывается новый, неведомый прежде мир собственного ничтожества. Перед ним открывается бездна собственной души, из которой разит, как из помойки. Все его грехи: сластолюбие, привычное враньё, эгоизм, полное безразличие к заботам ближних, невнимание к тем, кому был дорог, пренебрежение к окружающим, трусость и лень — всё вдруг поднимается зловонным дыханием, в котором человек начинает задыхаться. Он начинает понимать, что в своей беде виноват сам, и, что судьба рукой бывшей жены наказывает его по заслугам. Но приходит такое понимание далеко не сразу. Долгое время человек ощущает себя беспомощным перед авгиевыми конюшнями, которые ему открылись. Уже не столько удар по самолюбию начинает терзать его, сколько невозможность жить с такой помойкой в душе, подрывает желание жить дальше. Для чего? Для кого? Кому я такой нужен? Человек начинает думать о смерти.

Но он пока молод. Природа заложила в него защитный механизм. Мощный инстинкт жизни постепенно возвращает человека к жизни. Пройдёт ещё немало времени, прежде чем первый светлый лучик прорвёт пелену серого тумана.

Через сорок лет после пережитых событий мне захотелось рассказать, как это иногда бывает. Слава Богу, что у автора хватило ума в то время не забросить дневник, который стал единственной соломинкой, связывающей его с жизнью, а, значит, с будущим.

24 сентября 1968 г.

Живу нелепой жизнью. Искусственной, суетливой. На работу хожу, как во сне. Комнату пока не снял и не решил, что же делать. Ночую под чердаком в конуре. Тут раньше была мастерская знакомого художника, но батарею и газ отрезали за долги. Бродяги сумели наладить газ. Четыре горящие конфорки с лежащей на них чугунной плитой кое-как согревают, но дышать можно только лёжа на кушетке. Потолок чуть выше головы и, стоя, дышать нечем.

Как удар кулаком пришла мысль о том, что я теперь никому не нужен. Оказывается, необходимо, чтобы кто-то в тебе нуждался. Но, прежде всего, я не нужен сам себе. Что мне с собой делать?

Мне даже нельзя теперь болеть. Болезнь требует ухода, но некому и негде. Такие мысли шарахают, когда приходят в первый раз.

Не знал, что я домашний человек. Вечно жаждал «свободы», рвался из дома, но совсем другое дело, когда дома нет. Душевная боль не заживает, но ведь и у неё, наверное, не заживает обида за обманутую любовь. Я собственными руками развалил образ героя, которого ждёт всякая выходящая замуж женщина. Осознание этого мучает.