Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

Параметры, по которым он будет выбирать будущую профессию, иначе говоря, всю свою дальнейшую судьбу, самые дурацкие: "здесь больше платят", "тут работа легче", "сюда легче поступить"… Людей, случайных в своей профессии 99 %. Все они — люди несчастные. В профессиональной неудовлетворенности их обычно сопровождает неудовлетворенность семейная.

К тридцати годам вырастает растерянный человек. Он ни в чём не убеждён, у него нет веры в свои силы, он не умеет зарабатывать деньги. Но семью кормить надо. Человек оказывается в тупике. Его не за что уважать жене.

В девятнадцатом веке тридцать лет — время большого опыта. "Борис Годунов" написан Пушкиным в двадцать шесть лет, Лермонтов двадцати шести лет уже погиб, Добролюбов в двадцать пять лет умер, Чернышевский, учитель целого поколения, в тридцать шесть лет был выбит из гражданской жизни.

Почему же так? Поверхностные отношения, всеобщая нищета, рвачество, отсутствие традиций, смешение классов, ненависть к интеллигенции — всё это последствия революции.

Долго нам ещё придётся всё это расхлёбывать. Не одно поколение уйдет, прежде чем мы достигнем среднеевропейского уровня.

В Европе система тестов в школе быстро приводит к тому, что психологи выясняют наклонности ребёнка и переводят его в соответствующий класс. Заканчивая колледж, молодой человек уже готов к своей будущей профессии. Когда же мы начнём жить по здравому смыслу?

***

Писатель — это человек, который видит всё вокруг, но этим не живёт. Жизнь он переживает актом писания. Здесь для него заключены и радости творчества, и муки сосущей тоски по истекающему времени.

***

Издание книги есть долгосрочное безвыходное унижение. Но если раньше писателя унижали редакторы и издатели, то теперь их унижают денежные мешки. Как им объяснить, что книги необходимы их детям, необходимы народу, что дать деньги на издание книги есть почётное, богоугодное дело, что это, в конце концов, показатель их собственной культуры.

***

Человек, работающий не по призванию, постепенно тоже становится профессионалом. Но он всегда чувствует себя некомфортно. Его рабочая сфера — это сфера скуки, погибших замыслов, горьких обид. Его нелюбимое дело — это среда, где он унижался, врал и предавал, где его предавали и унижали. Это место, где стыдно. И поэтому, выходя из поликлиники, я стряхивал с себя эту чуждую мне среду и начинал жить — бежал в музей или на очередные курсы, рисовал, читал, общался с художниками, наконец, стал писать. Теперь я живу полнокровно, а потому счастлив.

***

Многие в Союзе Писателей понимали, что Ахматова — мировая величина, что её следует беречь — и сунули её лечиться в шестиместную палату. То же сделали с Шукшиным…

Элита духа — понятие умозрительное, элита денег и власти — осязаемое.

***

Зощенко, Ахматова — писатели, для которых писать было важнее, чем жить. Но писать-то им и не давали.

***

Прагматичные люди равнодушны к своему детству. А Льва Толстого только оно и питало. Нескромно, но меня тоже.

***

Некоторые редакторы считают, что автор большого значения не имеет. А на них, на редакторах, ответственность…

***

Я не раз слышал: "Я пишу для себя". Но всякое творчество есть род общения. Пишут для многих или для немногих — это нормально. Но писать для себя — это сумасшествие.

***

У Лидии Гинзбург есть небольшое эссе "Разговор о любви". Там я прочёл точное определение одной из форм любви: "блаженство и безнадёжность".

Когда люди живут долго и счастливо, когда они понимают друг друга с полуслова и становятся при этом самыми интересными собеседниками, наступает это самое состояние — блаженства и безнадёжности. Почему? Потому что впереди смерть одного из супругов, и это неотвратимо.

***

Белинский заметил, что сила подлецов в том, что порядочные люди поступают с ними как с порядочными людьми.

***

Чем серенькие люди удерживают свою должность? Казёнными отношениями с подчинёнными, рыбьим взглядом, суконным языком и страхом перед начальством.

***

"В комнате на столе Блока, — пишет Чуковский, — был страшный порядок. Вещи, окружавшие его, казалось, сами собой выстраивались по геометрически правильно линиям. В этом порядке было что-то пугающее".

Это "что-то" с точки зрения врача — психическая слабость, нездоровье. От этого бешеные вспышки гнева и пьянство.

***

Реальная жизнь — хаос фактов и понятий. Искусство есть организация и единство материала.

***

В молодости мы не можем себе представить, что можно жить и умереть с нерешенными вопросами.

***

Разум в старости начинает внушать, что писать уже не имеет смысла, но в то же время он размышляет о том, как бы получше написать о том, что писать уже не имеет смысла.

***

Согласно Паскалю всё, кроме отношений с Богом, — любовь, работа, творчество, — есть лишь временное отвлечение от мыслей о смерти, о бессмысленности нашего появления на этот свет.

***

Мандельштам, несомненно, трагический поэт. Но, если друзья приносили немного вина и еды, он тут же забывал об этом.

***

Когда писатель умеет писать, он должен найти, о чём писать. Не каждый находит.

***

Русская интеллигенция не могла бы делать своё дело без созидающего ума и исторической глупости.

***

"Когда ты заметишь, — говорил Гумилёв Анне Андреевне, — что я начинаю учить людей, отрави меня, пожалуйста".

А я занимался этим полжизни. Стыдно.

***

Увечённые люди нередко наглухо отделены от окружающих. Собеседника они не слушают, говорят себе и слышат только себя.

***

Литераторы тоже бывают бесстыдными людьми. Один профессор Института Истории Искусств сравнил на собрании прозу Брежнева с пушкинской.

***

Я часто думал о том, как трудно жить евреям в нашем, полном антисемитов, русском мире. Евреи обычно избегают об этом говорить.

Однако у Пастернака был еврейский комплекс, и он писал в 1928 году об этом Горькому. И Мандельштам от этого страдал, и Бабель.

А Лидия Гинзбург с болью пишет о том, что нельзя находиться в положении человека, который говорит "я русский" (и это действительно так по культуре, воспитанию и мироощущению), а завтра стать объектом еврейского погрома, который упорно обещают евреям.

***

Писание — странный, фантастический процесс. Автор уходит, а эти строчки остаются.

Чудо. Стрела времени. Я не Амур, но моя стрела несёт к тебе, мой далёкий будущий читатель, любовь.

Мою мысль в жизни подстегивали лишь два человека — чудаковатый мыслитель шофёр Степан Караульнов и мудрая жена. А в литературе?

Пушкин и Толстой восхищали, Гоголь раздражал, Достоевский пугал, Платонов удивлял, Бабель ошарашивал. А Розанов раскручивает отяжелевшие жернова моего мозга. Он заставлял спорить, с чем-то соглашаться, возмущаться, примерять его мысли на себя.