Олег Борушко - Продаются щенки

Год подходил, с ним в руку пришел прикуп с Сашулькой. Грех не разыграть по правилам железный подход, взять свои и испытательный срок погасить. И уже Баранович дал через Херикова демократический намек: как решит собрание — так и будет отчислен. И вот — Шамиль…

Весы колебались, у Георгия на лбу вырезалась двух-палая вилочка. Шамиль улыбался. Георгий покосился под стол — там постукивал вишневый полуботинок Саламандер.

— Я не могу, — внятно сказал Георгий и прикрыл чашку распущенной ладонью.

Шамиль замер с салфеткой.

— До свидания, — вежливо сказал он, подымаясь.

В начале собрания, поискав по лицам, Георгий наткнулся на Шнурко: в красноватом обруче лица таилась мысль. С непривычки мысль высовывалась. Георгий усмехнулся: Шамиль подыскал не лучшего агента.

— Я считаю. — сказал Георгий, — что меры, предлагаемые Хериковым, по форме своей верны, и Гена, как обычно, прав и как коммунист, и как товарищ — Александру лучше бы уйти сейчас и поработать с годик на производстве. Но Гена не знает всех обстоятельств Александра, а мы, как комсомольцы, должны разобрать здесь все обстоятельства. Я как комсорг долго говорил с Александром перед собранием и хочу пояснить вот что…

Сашулька поднял голову и во все глаза глядел на Георгия: никто с ним не говорил, тем более долго.

— Вы знаете, что Александр живет без отца. — начал Георгий, — живет с отчимом. И отчим… Саша, ты позволишь, я расскажу? — он холодно посмотрел на Сашульку, тот ошалело кивнул, аудитория замерла…

Георгий сделал движение языком, как удаляют из-под верхней губы остатки пищи.

— Отчим Александра — человек несостоявшийся. Он, как бы сказать… он почти завидует, что пасынок учится в политическом вузе страны, и, видимо, извращенно трактует обязанности главы семьи. — Георгий печатал, как ротационная машина. — Он постоянно обзывает Сашу дармоедом, материально помочь Саше некому, родной отец, вы знаете, умер от инсульта (откуда Георгий взял инсульт?), мать по четырнадцать часов на работе, и… Словом, если бы Александр завалил контрольную, отчим сжил бы его, что называется, со свету.

Георгий остановился, обвел глазами группу. Студенты, не ждавшие такой психоаналитической атаки, потерянно переглядывались, секретарь парткома Никулин рукой прикрыл глаза, из рукава далеко выдался сахарный манжет с золотистой индийской запонкой «Кохинур». Хериков, работая желваками, переживал — как объясняться в деканате, и глядел сквозь окно в клочковатое небо над красной гостиницей «Октябрьская» — странной гостиницей на другой стороне Москва-реки, возле церкви Ивана-воина.

Деканат в институте — место святое. Как всякое святое место, наполнено скрытыми смыслами и склонно к чудесным превращениям. Оно может стать лобным, а может и Рубиконом — для заботливого искателя славы. Искателю славы нужно только чаще приходить с лицом, ответственным за внешнюю политику, и с папкой под мышкой. Можно зайти и без папки, а так, — поболтать с Владимиром Ивановичем Барановичем — заместителем декана по сложным вопросам, с Ниночкой — шестидесятилетней секретаршей себе на уме. Можно побеседовать и с Ламарой Юсуповной Шармазишвили — юрисконсультом с выпуклыми, как свобода совести, глазами и с порами на лице такого размера, что туда свободно проваливался клоп. Ламара Юсуповна с 1981 года любила повторять: «Мало ли что вы из Афганистана. Ваши льготы на нас не распространяются. Я тоже в Бирме работала». Можно было поговорить даже с товарищем Брезгиным Яковом Капитонычем, любящим отцом и бывшим третьим секретарем посольства СССР в Гваделупе, а ныне — начальником курса. Что такое «начальник курса» — кто внятно ответит па этот вопрос?

Этим-то ареопагом и правил декан факультета Георгий Ануфриевич Фицын, человек без сомнений. О нем, впрочем, много пе известно. Известно, что это его потертый бьюик стоит на углу и что он купил его в Америке, в городе Санта-Крус, за пятьдесят долларов прямо на дороге во времена нефтяного кризиса. Провез же в родную страну на сухогрузе, в трюме у товарища-капитана, присыпав сверху пшеницей твердых и сильных сортов, чем избежал драконовской пошлины. Вот каким человеком был декан Фицын, член партии с 1956 года. Он скоро снова уехал в Америку (там снова был кризис), и о нем тут же забыли.

***

— Здор о во, комсорг, пиво пьешь? — на следующий день спросил Шамиль, с интересом разглядывая Георгия. Георгий усмехнулся — даже не ждал, что так скоро.

Красивый своеобразием тюркской степи, вторгшейся в славянский лик — уплощенный нос, камнеобразные скулы, но — высок, прямо статей, небрежный той небрежностью, что дается ощущением силы за спиной, — Шамиль держался со всеми на простой ноге. Эта простая нога при таком непростом дедушке смотрелась сильным достоинством.

— Чего улыбаешься? Пошли под «Андрюшу», потреплемся? — сказал Шамиль, что равнялось приглашению в члены Пен-клуба.

***

— Понимаешь, у него дома, правда, фигово, у Сашика, жалко мне его стало. А тебе? — говорил Шамиль, обоими локтями опершись на заплеванную стойку «У Андрюши» — в забегаловке позади МИДа, подзанявшей имя у министра. — Да и в институте все пинают — справились, он же это, ну… безобидное существо-то?

— Пока безобидное, — кивнул Георгий и подумал: «Ну-ну. У богатых свои причуды».

— Почему «пока»?

— Он поет тому, кому служит, — Георгий подцепил соли, припорошил край, где будут губы, погладил пальцем стеклянные ромбики на кружке. — То вот Шнурко служил. Теперь, наверное, тебе будет.

— А чего ж ты его тогда защищал? — Шамиль поставил кружку, отер губы.

— А я тебе скажу — чего. Ты знаешь Херикова? Ну, парторга группы, такая мышка квадратная… Этот по-страшнее Сашульки. Сашулька-то, может, из страха еще побоится топить, а этот — рыцарь без упрека. Сегодня оп съест Сашульку, нас останется трое в языковой. Кто следующий? Не Шнурко же?

Шамиль внимательно смотрел на Георгия — в институте такие вещи вслух не произносились. Но Георгий знал, что Шамиль — чист, потому что нет смысла быть грязным, никакого расчета — ему.

— Так я не понял, чего ж ты отказался, когда я-то просил?

— А я тебя вижу второй раз в жизни, — у Георгия немного кружилась от пива голова. — У тебя свои дела, у меня свои. С какой бы радости я позволил тебе считать защиту Сашульки за собой?

Шамиль крякнул.

Георгий чувствовал, что светит крупный верняк, и шел ва-банк.

Прежде природы начались милиционеры. Они выходили на середину дороги, всматривались и, узнав, одинаково отдавали честь. Кажется, им нравился ритуал. Что грезилось людям в белых портупеях за блеском лобового стекла? Может быть, им мерещилось, что рука, прикасаясь к фуражке, трогает святая святых, край ризы, приподымает — чуть-чуть, на один палец — покрывало, которым во все времена охраняют от смертного взора власти, престолы, господства?