Майк Дэвидоу - Орлы и голуби

«Парадная дверь» оказалась новым испытанием на мужество. Жизнь обещала не одно такое испытание.

Решение наше было почти единодушным, но Джорджи уперся и отказался голосовать. Почему? Во всяком случае не из страха — страх ему неведом. Значит, Джорджи не видит ловушки? Угрюмость Карла и мрачное молчание членов Совета были сразу же замечены — гомон ожидания стих. Лиза и Лила мгновенно прекратили игру и испуганно вглядывались в озабоченное лицо матери. Что же это с Санта Клаусом? Во мне заныла совесть, но я ничего не желал слушать. «Парадная дверь» даст им несравненно больше. Но убедить в этом безработных, минуту назад уже торжествовавших победу, оказалось труднее всего. Заявление Карла они встретили недоуменным молчанием. Совсем как Джорджи! Между военачальниками и их армией внезапно выросла стена. Люди по-прежнему окружали нас, но теперь лишь физически. Вера, доверие были утеряны. Лица стали чужими. Я чувствовал себя Золушкой, услышавшей, как часы пробили полночь. Моя карета опять обернулась тыквой, а белые лошади — мышами. Мне не давало покоя ощущение какой-то ужасной совершенной нами ошибки.

Глаза Карла горели фанатической решимостью. Я припомнил прошлые уроки Карла, он предупреждал меня — вот такие минуты и есть испытание для революционера. Бывает, что приходится «идти наперекор». Надо опасаться «легких путей», которые так прельщают людей политически незрелых. Но для того и существуют вожди, чтобы уберечь их от катастрофы, к которой может привести неопытность. Карл не замечал, что все изменилось. Для него часы так и не пробили полночь. Коротышку чиновника тоже словно подменили: он стал строгим и неприступным. Применение силы теперь вполне оправданно. Пролитая кровь не падет на его голову. Он шепнул что-то капитану полиции, и тот понимающе кивнул. С привычной наглостью и напористостью полицейские вклинились между нашей группой и толпой безработных. Их маневр почти не встретил сопротивления. Безработные медленно и неохотно вернулись на свои места. Часы пробили полночь, и для них тоже. Однако некоторые демонстративно держались поближе к нам и знаками подзывали остальных. Во мне вновь пробудилась надежда. Я вспрыгнул на скамью. Взгляд мой выхватил из толпы молодую негритянку — мать Лизы и Лилы. Я потряс в воздухе исписанными листками бумаги:

— Не разрешайте им обращаться с этим как с бумажным хламом! Мы лишь ведем регистрацию, а само дело — в ваших руках!

Еще несколько человек, встав со своих мест, приблизились к нашей кучке. На скамейках беспокойно заерзали. Люди не сводили глаз с исписанных листов, которые я держал в руке. Я размахивал ими как боевым штандартом. Джорджи тоже поднял свои бумаги. Повсюду вверх взвивались новые бумажные «знамена». Скамейки быстро пустели. Карл торжествовал. Дело оборачивалось в нашу пользу, и быстрее, чем он рассчитывал.

Вдруг раздались угрожающие возгласы — это прибыл особый отряд! Бумажные знамена замерли в воздухе, некоторые безжизненно попадали на пол, но Джорджи упрямо не опускал своего знамени. Люди отхлынули к скамейкам — на многих лицах читалось теперь не только смущение, но и страх. Джорджи преградил дорогу какому-то невысокому, крепко сбитому парню, пытавшемуся незаметно ускользнуть.

— Испугался? Дохляков этих? — Джорджи презрительно сплюнул. — Чего тебе терять-то? — напрямик спросил он. Парень нерешительно переминался с ноги на ногу. Он чувствовал неловкость, но убедить его Джорджи не мог и бросал умоляющие взгляды на меня.

— Скажи ты им, старик, скажи!

А я, как оратор на трибуне, ощущал одновременно свою силу и беспомощность, смелость и страх, единство со всеми и одиночество, я жаждал найти слова, способные совершить чудо. Но чуда не произошло. Сказать мне ничего не пришлось. В толпу стремительно врезались полицейские. Меня схватили и начали бить дубинками и кулаками, но никто этого не видел, потому что меня со всех сторон окружали полицейские. Когда они расступились, люди ахнули, увидев синяки и кровоподтеки у меня на лице и руках. Теперь новым знаменем сделалось мое окровавленное лицо. Карл, мгновенно почувствовав воинственное настроение толпы, сменившее страх, теперь, как боевым штандартом, «потрясал» мною.

— На помощь! Не давайте им забрать его! В полицейском участке они его прикончат! — предостерегал он. Полицейские, вновь сомкнувшись вокруг меня, приготовились к обороне. Контрнаступление возглавил Карл, сохранивший спокойствие истинного полководца. Он разбросал членов нашей группы среди неорганизованной толпы, словно командиров. Теперь даже Джорджи поглядывал на него хоть и хмуро, но с уважением.

Я же наблюдал за ним благоговейно. Я сравнивал мои метания от страха к безрассудной отваге с неизменным бойцовским хладнокровием Карла. В конечном счете оно ценнее приступов жертвенного восторга. Нет ничего сильнее холодной ненависти, ибо она спокойна, трезва и последовательна. Я был обескуражен, растерян. Я мечтал быть таким, как Карл, но знал, что это невозможно. Неужто я тоже должен стать ястребом? Неужели иначе мне нет места в мире? Всю жизнь я отказывался примириться с этим. Всю жизнь труднее всего мне было оставаться самим собой. Но, притворяясь другим, я неизменно терпел самое постыдное поражение. Карл же верен себе, и в этом источник его силы и спокойного мужества. Таков, мол, я есть! Неужели правда? Нет, не может быть! Мне нужна была хоть крупица надежды. Я обернулся к Джорджи. Объединив вокруг себя самых молодых и крепких, Джорджи сколотил из них как бы ударный отряд. Он сновал, точно капитан футбольной команды на поле, он делал знаки, негромко отдавал распоряжения. Полицейские превратились всего лишь в команду противников. Он ласково заговорил с моей негритянкой, а перепуганные Лиза и Лила не сводили с него глаз. Он хотел отвести ее в безопасный уголок, но та отказалась двинуться с места. Джорджи растерялся. Что это за война, если женщины — старые и молодые, многие из них с ребятишками, цеплявшимися за материнский подол, — наотрез отказываются уйти с переднего края! Но Джорджи видел, что наибольший страх вызывали у полицейских именно эти женщины, в чьих глазах сверкала такая ярость. Он не пытался переубедить негритянку, но распорядился, чтобы наши люди окружили защитным кольцом женщин с малолетними детьми.

Карл озирал поле боя, готовясь отразить нападение. Заработали дубинки. У моей негритянки из раны на голове хлынула кровь. Лиза и Лила отчаянно закричали. Джорджи бережно поднял их и передал грудастой еврейской женщине, потом, разорвав свою, рубашку, забинтовал негритянке голову. Молодая итальянка сунула ребенка матери и бросилась помогать Джорджи.

— Ма, следи за Сальваторе! — крикнула она. Ее престарелая мать прижала ребенка к груди. — Сволочи проклятые! — в сердцах воскликнула молодая итальянка. — А мой братец еще хотел в полицейские податься! — Она презрительно плюнула. — Ничего, голубушка, все обойдется, — она гладила по голове негритянку, которая была едва жива от страха. — Доктора, ради бога, позовите доктора!