Сергей Морозов - Великий полдень

Ровно в полночь начался специальный выпуск теленовостей, появились данные о результатах выборов. При 99 % явки, за нашего Федю Голенищева оказалось подано, как ни странно, 99,9 % голосов. Арифметика. Что и говорить: лучший ответ умалишенным задницам из правительства. Кстати, их тут же показали в новостях — эти задницы. Прямо скажем, не эстетическое зрелище. У них еще хватало духа что то толковать о якобы широкой народной поддержке прежнего курса, о патриотизме и о том, что в последнее время наметились зловещие тенденции ущемления всяческих свобод и подкопов под нашу конституцию. Они даже заявляли, что народ готов выйти на улицы, чтобы протестовать против безобразия, и призывали своих мнимых сторонников всеми возможными средствами противодействовать России. Ну чепуха, правда? Бросая подобные призывы, они, сами того не замечая, обнажали перед всем миром не только свое безмерное ущемленное самолюбие и нежелание расставаться с властью, но и полнейшую умственную деградацию. Как это, интересно, можно противодействовать России, а? Это позабавило нас еще больше.

Как только на мониторах высветилась информация о нашем решающем перевесе на выборах, освещение в зале стало фантастическим образом меняться. В пространстве словно расцветали ослепительные бесплотные цветы то самых нежных, то насыщенных оттенков. Зал наполнился звуками чудесной музыки. Мелодия была чуть чуть тревожная, словно предуведомляла о некоем надвигающемся необычайном событии. Особая и сложная партия была отведена ударным инструментам. Целых четыре группы музыкантов были размещены на хорах и в незаметных оркестровых ямах по бокам зала. Именно такое расположение и создавало особые эффекты акустики, впечатление живой музыки, льющейся из разных концов помещения и гармонично сливающейся в одну звуковую стихию. Вряд ли музыканты имели возможность хорошо слышать друг друга, однако их виртуозная игра была такой слаженной, как будто они тесно сплотились вокруг одного гениального и страстного дирижера, который заставлял их всецело повиноваться своей воле. Потом свет в зале погас совершенно. Послышались звуки фанфар, и сводчатый потолок целой ярко осветился паутиной движущихся, сбегающихся и разбегающихся разноцветных лазерных лучей.

Там в вышине, в самом верхнем ярусе, выдвинулись со всех сторон небольшие площадки, наподобие балконов без перил или, вернее, вышек для спортивных прыжков в воду, и образовали замкнутый ряд вроде балюстрады, на которой одновременно появилось несколько десятков юных гимнастов и гимнасток в почти прозрачных, золотистых костюмах. Не успели мы прийти в себя, как гимнастки и гимнасты, раскидывая руки и делая сальто мортале, принялись прыгать с вышек прямо в зияющую пустоту. Казалось, они рухнут на нас, на банкетные столы, но, не долетев до пола каких-нибудь двух трех метров, они легко и мощно, словно стая ангелов, снова взмыли в вышину, оттолкнувшись от едва видимой, необычайно тугой и упругой страховочной сетки или специальной пленки, которая оказалась растянута у нас над головами. Можно было даже хорошо рассмотреть лица бесстрашных прыгуний и прыгунов, их совершенные тела, стройные ноги и руки, длинные шелковистые волосы. Я невольно вздрогнул, когда вдруг абсолютно ясно увидел над собой знакомое лицо, хотя и мелькнувшее перед моим взором всего лишь на мгновение. Ей Богу, я сразу узнал эти странные глаза, в которых в тот миг сверкнули изумрудные искры. И мне показалось, что я разгадал, что таилось в этих глазах. Гимнастки и гимнасты взмыли ввысь, подброшенные изумительным батутом. Некоторые из них приземлились обратно на площадки, а другие, проделав в воздухе несколько головокружительных пируэтов, снова спружинили на батут. Все это время гремела восторженная музыка. Особенно, буйствовали цимбалы и тамбурины. Необыкновенные прыгуны, гуттаперчево гибкие, падали вниз, взмывали в воздух, соединяясь и разделяясь, и все вместе изображали стремительный захватывающий танец… С последним грандиозным аккордом, они одновременно оказались каждый на своей площадке, и свет под куполом погас. Когда же еще через мгновение свет зажегся, они исчезли, словно сказочное видение, но во мне еще некоторое время не могло улечься удивление. Я был уверен, что среди них была наша изумрудноглазая знакомая, столь ценимая Папой помощница и, якобы, моя тайная почитательница.

Папы до сих пор не было видно на празднике. Проем его личной ложи был совершенно задекорирован. Между тем все наши уже были здесь. В Маминой ложе на этот раз для лучшего обзора сняли полупрозрачные стекла и боковые панно. Там был накрыт стол с легкими закусками и фруктами, романтично горели толстые свечи, разливая вокруг теплый красноватый свет — уютно устроились наши: Наташа, старички, Мама и Майя.

Ради приличия, а главное чтобы не показаться странным, я все таки ненадолго заглянул в Мамину ложу, по родственному поцеловал в щеку каждого, не исключая Майю. Когда я целовал ее, мне показалось, что она чуть заметно усмехнулась. Мы с ней минуту другую стояли у обитого темно голубым бархатом барьера, отделявшего ложу от зала.

— Благоустройство твоего Пансиона, наконец, закончено? — довольно таки сухо поинтересовался я.

— Что ты, — серьезно и озабоченно вздохнула она, всплеснув руками, — там еще столько дел, столько дел! Я ужасно переживаю. Уехала — и все бросила на бедного Володеньку. Ему никак нельзя отлучиться…

— Что ж ты, в таком случае, не осталась в Деревне? — еще суше промолвил я.

Майя объяснила, что приехала исключительно ради Альги, которая настояла на том, чтобы она, Майя, не оставляла ее в этот вечер одну. Мне показалось, я понял, что она имела в виду. Наверняка, это касалось притязаний Папы.

— В общем, Ольга хотела, чтобы сегодня я непременно была рядом… — продолжала Майя. — Что поделаешь, пришлось согласиться. Если бы ты видел глаза бедного дяди Володи, когда я уезжала! — улыбнулась она. — Он то ни за что не желал меня отпускать. Бедняжка такой… — Она снова завздыхала, в ее голосе зазвучала нескрываемая нежность.

Что за черт! Сначала дядя Володя порывался излить мне свои чувства, поделиться счастьем, а теперь, кажется, и она была не прочь возложить на меня почетную роль исповедника.

— Послушай, — перебил я ее, чтобы поскорее прекратить этот жалкий разговор, — только что мне почудилось, что среди воздушных гимнасток я видел Альгу. Неужели это действительно была она?

— А а… — загадочно протянула Майя, — ты заметил, значит? — И, словно стряхнув с себя какие то мысли, со странной задумчивостью прибавила: — О, она еще не на то способна!

— На что же она способна? — хмыкнул я.

— Абсолютно на все, — авторитетно заверила Майя. И засмеялась.