Сергей Морозов - Великий полдень

Потом окна в Пансионе стали одно за другим гаснуть. Стало быть, ребятишек укладывали спать. Это отчасти нас успокоило. Мы еще какое то время бродили в сгустившихся вечерних сумерках по саду, натыкаясь будто слепые на деревья и друг на друга. Хлопали комаров, кусавших руки и шею.

До определенной поры нас успокоило то, что Парфен и Ерема, а также Петрушка, усевшись в свои громадные фургоны, отъехали к Папиному флигелю. А еще через некоторое время Петрушка вообще укатил в Москву. Люди кое как стали разбредаться на ночлег. Только вдовы остались дежурить.

Я тоже побрел по направлению к своему изолятору. Мой путь лежал мимо «охотничьего домика» Папы. Проходя по темной садовой аллее, я вдруг встрепенулся и прислушался. Словно легкий ветерок коснулся моей щеки или я ощутил какой то прозрачный аромат. Но это был не звук и не аромат, — это было разве что движение какого то неуловимого эфира, уловимое лишь шестым чувством. Я уже знал, что это была она! Я прищурился и с расстояния полусотни шагов сквозь переплетения ветвей разглядел на открытой террасе «охотничьего домика» Альгу. Она находилась в странной компании братьев разбойников.

Тихий шелест листвы не позволял расслышать их разговора, а подойти ближе я не мог — меня бы сразу заметили. Вокруг было полным полном охранников, да и Парфен с Еремой обладали, наверное, чутьем и слухом матерых волков. Я не знал и не хотел знать, о чем они говорили. Может быть, они обсуждали, как десантировать Альгу на крышу Концерна с парашютом?.. Ее лицо светлело в вечернем сумраке, словно нежная камея.

Я развернулся и тихо пошел прочь.

Честно говоря, шатаясь от усталости, я уже мало что соображал. В то же время меня мучило странное ощущение — не то переполняла горечь, как будто я хотел и не имел возможности прикоснуться к чему то дорогому, не то досада и злость на самого себя.

Неожиданно я переменил направление и двинулся к дальнему флигелю, в котором проживал дядя Володя. У него горел свет. Он был у себя. Я начал стучать, но он, по обыкновению, довольно долго не отпирал, хотя, судя по всему, еще спать не ложился. Мое раздражение только возросло. Когда он, наконец, открыл, я решительно шагнул в дверь, но в комнату все таки не стал вламываться, а уселся на диван на веранде.

— Уж нет ли у тебя гостей? — с полуусмешкой проворчал я, глядя на его странно взъерошенный, какой то растерянный вид и кивком головы показал в сторону комнаты. — Может, я не вовремя, а?

— Ну что ты, Серж! — пробормотал он. — Какие же у меня могут быть гости?

— Мало ли какие…

Но он уже пришел в себя от моего вторжения и со своей всегдашней хлопотливостью засуетился вокруг меня.

— Как хорошо, — радостно приговаривал он. — Как я рад, что ты наконец заглянул ко мне.

— Оставь, Володенька! Не хочу я ничего! — поморщился я, глядя на его суетню с чашками и блюдцами. Непременно ему нужно было поить гостя чаем, звенеть ложкой в стакане, грызть свои баранки…

— Как ты себя чувствуешь? — беспокойно спросил он, все таки всовывая мне в руки стакан с горячим чаем и заботливо подкладывая мне под спину подушку.

Но мне было не до его беспокойства и заботы.

— Ах, отстань от меня, пожалуйста!

Так я изливал на него, на беззащитного, все накопившееся раздражение, а он терпеливо все сносил.

Затем мы в который раз поделились друг с другом слухами и домыслами, роящимися вокруг ситуации с захватом, и вообще обсудили всю историю. По последним сведениям, исходившим, якобы, от Петрушки, который «по секрету» рассказал об этом кому то из наших, Папа и Мама были до такой степени напуганы происходящим, что Папа даже не решался вылезать из лимузина и держал Маму постоянно при себе. Он считал, что в этом случае у Косточки, может быть, не достанет решимости привести в исполнения свои угрозы. Он полагал, что удар направлен персонально на него и бессознательно прикрывался Мамой. К тому же Папа и Мама, не на шутку запаниковав, обращались к Косточке с самыми унизительными мольбами, всячески пытаясь разжалобить мальчика, пробудить в нем естественные сыновьи чувства. Якобы даже взывали с весьма патетическими восклицаниями: «Сыночек! Родной! Мы же твои папа и мама! Неужели ты поднимешь на нас руку?!» — или вроде того. Отдельные, однако, признаки вселяли некоторую надежду, что мальчик, может быть, начал приходить в себя и смягчался. На это, в частности, указывали затянувшиеся переговоры.

Я рассказал дяде Володе о том, чего Папа опасается больше всего — что Косточка, может быть, сам находится под влиянием подонков, которых нанял. Увлекшись сумасшедшей игрой, мальчик сделался орудием, и его попросту используют, а он по своей наивности этого, может быть, даже не понимает.

— Нет, — возразил дядя Володя, — он не так наивен. Я уверен, что Косточка абсолютно свободен от каких бы то ни было влияний, и Папе об этом прекрасно известно…

Дядя Володя напомнил, что еще перед тем как распорядиться «изолировать» всех детей в Деревне, Папа и служба безопасности досконально проанализировали ситуацию. Причем, Папа умышлено попустительствовал развитию опасных тенденций. У него действительно имелся некий встречный план. Значит, ему было хорошо известно, каким оригинальным образом Косточка собирался добиться своего. Дядя Володя, которому удалось проникнуть в «Великий Полдень» благодаря своему анонимному персонажу «Вове», представил Папе полную информацию. Рамки игры давно стали тесны для детей. По большому счету, дети никогда не считали «Великий Полдень» игрой, а воспринимали ее именно как реальное действо. Они уже научились вмешиваться в реальную ситуацию при помощи несанкционированных манипуляций с финансами и даже путем инициирования сложных интриг внутри политической элиты.

Мне тоже было известно, что у Косточки имелись собственные капиталы, размещенные в виде мастерски законспирированных банковских счетов, — весьма значительные капиталы, — хотя и ничтожные по сравнению с финансами Папы.

Дети успешно взламывали компьютерные коды, рассылали по инстанциям ложные приказы и распоряжения, однако для действительно ощутимого контроля над властью требовалось нечто большее. Сначала все их усилия были направлены на приумножение капиталов, но при всей изощренности возможностей, которые давала игра, деньги как таковые не давали настоящей свободы действий. В перспективе, конечно, можно было приумножить капиталы настолько, чтобы сравняться с Папой, — но это был весьма кропотливый, а главное, долгий путь.

Папа, как известно, не препятствовал забавам с денежными операциями. Похоже, и сам с удовольствием был готов «поиграть» против игры как таковой. Против «Великого Полудня». Наращивание семейных капиталов в любой форме вполне отвечало его интересам. К тому же время от времени его специалистам удавалось прослеживать и вскрывать отдельные финансовые жилы — всю сложную цепочку подставных лиц и банков, — и тогда, используя самую примитивную силу, Папа попросту конфисковывал найденные деньги.