Моника Фагерхольм - Американка

Дорис обещала. Обещала, и обещала, и обещала. «Дорогая мамочка. Все будет хорошо. Я никому ничего не расскажу». До того самого дня, когда мамаша с болота схватила горячую жаровню или что ей там под руку подвернулось; возможно, еще до этого у Дорис возникла мысль, которая зрела медленно, но неотступно. Это была коротенькая мысль о том, что она наверняка погибнет, если останется с мамашей с болота, а если не погибнет, то сгинет как-нибудь еще. Дорис уже не могла ясно рассуждать (даже на то, чтобы сформулировать эту мысль, ей понадобилось несколько дней), она не знала покоя и постоянно жила в страхе. И все только ухудшалось. После первой попытки папаши с болота поджечь дом вместе с его обитателями мамаша с болота еще усерднее принялась выбивать «капризы» из дочери.

Мамаша с болота словно чувствовала, что с Дорис что-то происходит, что она постепенно удаляется от нее, и потому все нещаднее била свою дочь, со всей силы. И конечно Дорис Флинкенберг все чаще сбегала из дома. Именно в то время она стала бродить у дома кузин и на южных мысах, иногда она вообще не возвращалась домой ночевать, время было летнее, теплое, можно было спать вне дома. Всего этого мамаша с болота понимать не желала, она видела в этом лишь «капризы» и угрозу, и этого было ей достаточно.

И когда она снова забила ее до полусмерти, Дорис Флинкенберг, когда мамаша с болота, наконец, заснула, решила сбежать из дома на Дальнем болоте и никогда туда больше не возвращаться.

В ту ночь Дорис блуждала по лесу, пока не вышла на южный край Поселка, где были двор кузин, Первый и Второй мыс. Она забралась в дом на Первом мысе и улеглась в углу большой комнаты, ожидая, когда ее найдут. Там она лежала и молила Бога, чтобы ее нашла мама кузин, и никто другой. Она знала, что это возможно, потому что мама кузин, имела обыкновение работать в саду рано утром: она получила от владельцев дома специальное разрешение собирать крыжовник и черную смородину.

Дорис молилась Богу, и ее молитвы были услышаны.

Именно мама кузин появилась в доме на рассвете, она нашла девочку и вызвала «скорую помощь».

Дорис забрали в больницу; пока она лежала в отделении несчастных случаев, мама кузин приняла решение. Дорис надо спасти; ей нужен настоящий дом. Это на какое-то время стало целью и смыслом забот мамы кузин, и именно это помогло ей вновь встать на ноги после смерти ее Бьёрна и всего прочего, что стряслось на озере Буле; всего того, что разбило вдребезги ее жизнь и от чего она едва не сошла с ума. А не сошла она с ума лишь потому, что Бенку сделался еще более сумасшедшим, чем она.

Бенку. Сандра навострила уши. Тот мальчишка. Снова.

— Подожди немного, — сказала Дорис. — Дай я это дорасскажу. О нем потом речь будет.

Теперь Дорис подошла к кульминационному пункту своего рассказа, самого красивого рассказа из всех. И начинался он в больнице, где лежала Дорис Флинкенберг и где она приняла решение никогда больше не выздоравливать. По крайней мере, не становиться здоровее, чем теперь, когда она, согласно диагнозу, «почти поправилась». Уже ничего не болело, следы ожогов зарубцевались под дезинфицирующей повязкой. О, как замечательно было просто лежать и позволять за собой ухаживать! Забыть о страхе и необходимости постоянно быть начеку. Но лучше всего — когда мама кузин сидит у кровати, присматривает за ней в часы посещения и после.

Итак, однажды, это было вечером, когда они остались в палате только вдвоем, мама кузин поднялась и склонилась над Дорис, лежавшей в кровати, взяла ее маленькую ручку и шепотом спросила, словно делала предложение:

— Хочешь быть моей девочкой, Дорис Флинкенберг?

Глаза Дорис наполнились слезами, и она от волнения не могла вымолвить ни слова. Это было необычно, потому что, как говорилось, Дорис никогда за словом в карман не лезла и всегда находила что сказать. И это было для мамаши с болота еще одним поводом лупить дочь жаровней, поварешкой или просто кулаком:

— Погоди, Дорис, вот я выбью из тебя всю твою дурь!

Но тут Дорис поняла, что надо торопиться. Ей был дан шанс, возможно — единственный. Почти в панике она стала искать слова и в конце концов выдавила из себя «да». Вздохнула и повторила: «Да. Да. Да. Да».

— Тогда, дружочек, — сказала мама кузин, когда к ней в свою очередь вернулся голос, потому что и она тоже почти плакала, но только тихо, чтобы их никто не слышал, — обещаю, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы так и было. Все, Дорис Флинкенберг, обещаю. Ты должна знать одно: львица ни перед чем не остановится, когда защищает своих львят. А я становлюсь львицей, Дорис Флинкенберг, когда речь заходит о моих детях.

Дорис торжественно кивнула в ответ, после чего мама кузин понизила голос до шепота:

— Но тогда пообещай мне две вещи, Дорис Флинкенберг. Во-первых. Все это и то, что случится потом, должно остаться между нами. Между мной и тобой. Во-вторых, Дорис Флинкенберг, ты должна на меня положиться. Должна делать, как я скажу. И-м-е-нн-о т-а-к. Могу я на тебя положиться? Обещаешь?

И эти два вопроса сопровождали неслыханное: хочешь быть моей девочкой, Дорис Флинкенберг? — два самых важных и главных вопроса, какие задавали Дорис Флинкенберг когда-либо в жизни.

Дорис и тут поспешила ответить. И она ответила да. Да. Да. Да. Да.

Вскоре после этого папашу с болота приговорили к тюремному заключению и исправительному дому, и мамашу с болота тоже — за подделку чеков и распутную жизнь. Но не за то, что она била своего ребенка: это было трудно доказать, и в этом случае Дорис бы пришлось давать показания против собственной матери. Вместо этого свидетелем выступил папа кузин. Подкрепившись водочкой, он свидетельствовал, свидетельствовал и свидетельствовал. Это было последнее большое выступление папы кузин, а потом он окончательно заперся у себя в комнате рядом с кухней в доме кузин. Многие говорили, что показания папы кузин не очень-то правдивые — но какая разница: ведь справедливость победила, и Дорис получила дом, а это было самое главное.

— Теперь я живу ЗДЕСЬ, — повторяла Дорис снова и снова в первые дни в доме кузин, который стал ее новым домом, куда ей разрешили прийти после выписки из больницы. Сначала довольно настойчиво и даже зло, словно ей было важно убедить всех вокруг, что им не удастся отправить ее назад.

Со временем, когда она почувствовала себя увереннее — чтобы убедить себя саму. Неужели все это правда? Или ей это только снится? У нее настоящий дом — разве это не чудо? И у нее есть мама, почти своя собственная. Мама кузин, которая обещала заботиться о ней всю жизнь и никогда-никогда ее не оставлять.

— Теперь я живу здесь, — повторила Дорис, скорее самой себе, чем кому-то другому, и словно выдохнула из себя. — Это МОЙ дом теперь.