Дзюнъити Сага - Исповедь якудзы

Другие заключенные находились в таких же адских дуплах, но дежурные офицеры не спускали с нас глаз и сурово наказывали за разговоры, так что кругом было тихо, как в могиле. Единственным развлечением среди тюремной рутины был поход в уборную. Туалет находился за пределами гауптвахты, и охрана два раза в сутки выводила заключенных опорожниться. Но человек не может справлять малую нужду всего дважды в день! Потому, когда заключенных прижимало пописать, приходилось звать охранника:

— Что стряслось? — спрашивал охранник.

— Мне надо в уборную, по малой нужде…

— Выводить заключенных строго запрещено! Терпи, — сурово отрезал он.

— Ну пожалуйста… Мне очень надо… Пожалейте меня… — хныкал заключенный еще какое-то время, и в конце концов охранник, ругаясь на чем свет стоит, вел бедолагу в уборную. Крики заключенных, перебранки с охраной, скрежет запоров и звук шагов — вот, считай, и все звуки, которые можно было услышать в течение дня.

Я не могу передать вам, как это тяжело, можно сказать невыносимо, лежать целый день в замкнутом пространстве, без возможности шевельнуться. Всех остальных скоро выпустили из-под ареста, а я остался в одиночестве, и мое пребывание на гауптвахте превратилось в полную агонию. Если оставить человека лежать в темноте без движения, рано или поздно ум его помутится. Это страшнее любой физической боли, худшая пытка, которую можно себе представить! Чтобы не свихнуться окончательно, приходится кричать — ты чувствуешь себя живым, когда слышишь собственный крик:

— Пожалуйста… Прошу вас, выпустите меня хоть на минуту — размять спину… У меня все тело затекло…

Но охранники только глумливо скалились через решетку:

— Что за шум в неурочное время? Заткнись!

Если несмотря на предупреждение я продолжал орать, он просто открывал дверцу ячейки и давал мне по макушке такого тычка, что в глазах темнело. В итоге мозги у меня малость съехали набекрень, я дни напролет вслух проклинал Канадзаву и клялся, что непременно убью этого предателя!

Потом меня стали донимать галлюцинации, некоторые я помню гораздо отчетливей, чем реальные события. Мне казалось, будто я скачу галопом на собственном коне и вдруг понимаю, что я — китаец! Я скачу, меня сопровождает целая группа всадников, все как один на алых лошадях. Самое занятное, что алые кони под всадниками не настоящие — это детские лошадки-качалки из дерева, выкрашенного красной краской. И странное дело, игрушечные лошадки двигаются куда быстрее, чем настоящие. Я решил выяснять, откуда взялись эти игрушечные лошадки, и неведомый голос сказал мне:

— Неужели ты еще не знаешь? Пришло время деревянных лошадок-качалок, больше не осталось ни единой обычной лошади! — я внезапно понял, что неведомый голос принадлежит Канадзаве, и закричал:

— Каназадва, ты подлый предатель! Я пришел тебя убить… — и я принимался охотиться за этой бесплотной тенью, но призрак Канадзавы только смеялся мне в ответ:

— Думаешь, жалкий китаец, ты можешь убить японского солдата? — Он вытаскивал пистолет и наводил на меня.

Я бежал от него как безумный и оказывался на парадном плацу — солдаты кругом что есть мочи колотили друг друга, а полковник отдавал им безумные команды. Я пристально всматривался в полковника, и мне казалось, я вижу перед собой Немото.

— Немото, что ты здесь делаешь? — безнадежно спрашивал я.

— Ты предатель, — сурово объявлял мне Немото, — я пришел убить тебя!

Меня сгребали в охапку, тащили к дереву в центре плаца, на его ветках уже болталась петля, но я больше не мог сопротивляться, мои мышцы сковывал холод. Я оглядывался и видел кругом один лишь пронзительно белый снег и впадал в отчаяние. Я знал, что умру, что меня уже ничто не спасет, и в ужасе кричал:

— Помогите! Спасите меня!

Крик разрывал мою голову громовым раскатом, металлическим скрежетом…

Я просыпался и понимал, что видел сон, а наяву охранник колотит железной палкой по прутьям решетки.

День тянулся за днем без всяких изменений в режиме, я медленно сходил с ума и все чаще впадал в бред, похожий на горячечный. Позже охранники рассказали мне, что на двадцать пятый день заключения я начал бредить почти без перерыва и меня решили выпустить. Поначалу от свежего воздуха, солнечного света и вида движущихся людей у меня кружилась голова. Но самое главное, мир, который встретил меня после отсидки, разительно отличался от прежнего. Думаю, именно тогда я окончательно расстался со своими наивными ребяческими иллюзиями и принял реальность такой, как она есть. Знаете, когда я нос к носу столкнулся с Канадзавой, в моей душе уже не осталось ненависти. Даже плац для занятий строевой подготовкой, который я на дух не переносил, показался мне чудесным местом, а зеленые холмы и этот жалкий городишко вообще были просто райским уголком…

Меня выпустили с гауптвахты, и я провел в Хорьонге еще чуть больше года. Это было тоскливое время, но не более того. Ничего достойного упоминания в тот год так и не случилось.

В конце 1927 года я был демобилизован и целую ночь обмывал свою радость в веселом квартале. Нас отправили обратно домой на корабле, и, когда моим глазам предстала наконец подернутая дымкой зеленая полоска земли — японские острова, по щеке невольно скатилась сентиментальная слезинка. Минута пробегала за минутой, а я все стоял у борта и всматривался в родную землю…

Народ на борту корабля томился от скуки, и просто в качестве времяпрепровождения мы затеяли игру в карты, разумеется, на деньги. Надо сказать, моим спутникам здорово повезло, ведь игру для них устраивал не обычный “дембель”, а настоящий профессиональный игрок! Многие ребята проигрались до нитки и вынуждены были телеграфировать родным с борта судна:

Прибываю в Осаку. Пожалуйста, встретьте меня. Привезите денег.

Когда я уходил в запас, офицеры вернули мне изъятые двадцать иен — щедрый подарок босса Дэвая. Благодаря этим деньгам я смог устроить игру и в конечном счете выиграл сто семьдесят пять иен! Приличная сумма…

В порту Осака меня встречали мать с сестренкой. Мы переночевали в Киото, а на следующий день пошли осматривать местные достопримечательности. По пути я купил две штуки лучшей парчи, сотканной в Нисидзине, — сестре на кимоно, и расшитый пояс на кимоно для матери. Скажу честно, это был первый и последний раз, когда я от души сделал что-то хорошее для своей родни.

Потом мы втроем отправились домой в Утсономию, там я проболтался дней десять без всякой пользы. Местная Ассоциация ветеранов опять устроила вечеринку, на этот раз в честь моего возвращения из армии. Меня чествовали как героя или что-то в таком духе — мне даже немного неловко стало. А вскоре я получил письмо от Окады — одного из старейших членов клана Дэвая.