Виктория Платова - Мария в поисках кита

И даже повторить всю мизансцену.

Сняв трубку, я подношу ее к уху; в самый первый раз (и в совсем другом телефоне) там была тишина, теперь же слышно легкое потрескивание, сквозь которое пробивается неясный, леденящий душу шепот: сдохни, сдохни, сдохни…

Нельзя сказать, что эта комбинация слов застает меня врасплох, совсем нет. У меня и ответ заготовлен, не менее убийственный, чем «сдохни, сдохни, сдохни».

— Неужели воображение кончилось?

— Сдохни… — шипит трубка.

— Сдохни сама, — парирую я и кладу трубку на рычаг, попутно отмечая, что и от нее тащит не мужскими и не женскими, а черно-белыми фотографическими духами.

Прилавок.

Так-так.

Ожидаемых мной постмодернистских сортирных откровений на нем нет, есть лишь одно-единственное имя — MARIA. Вернее —

MARIA MARIA MARIA MARIA MARIA MARIA —

от одного края прилавка до другого, около двух сотен одинаковых «Maria», а может, даже больше. Имена вырезаны ножом у самой кромки; работа довольно трудоемкая и занявшая много времени. Ложбинки и перекладины первых имен уже успели потускнеть, зато последние выглядят относительно свежими.

Присев на корточки, я рассматриваю внутреннее ребро прилавка. Оно попало в поле зрения случайно: ведь я присела только для того, чтобы поискать жестянки с дрянными тайнами. Но и ребро живет своей жизнью — и довольно интенсивной. Оно украшено еще одним повторяющимся именем: MANOLO.

«MARIA» и «MANOLO» не соединяются ни в одном штрихе, хотя и находятся в миллиметре друг от друга, Мария сверху, а Маноло снизу. Как это, должно быть, больно — смотреть друг на друга из зарубок на дереве и не мочь прикоснуться!.. Они и вместе — и не вместе, и расстояние между ними слишком мало, чтобы преодолеть его.

Это и есть квинтэссенция человеческих отношений, Ти, — сказала бы ВПЗР, — для полного счастья и гармонии всегда не хватает какого-нибудь сраного миллиметра.

Пошла ты к черту, ВПЗР!..

Несмотря на убийственную холодность твоих выводов, дерево, на котором вырезаны имена, теплое. И за каждой из Марий стоит свой собственный Маноло. Или нет: в тени каждой Марии спрятался Маноло. Или нет: Маноло — поверхность озера с черной водой, в которой отражаются луны-Марии. Или нет: белый кит Маноло выталкивает на поверхность свою возлюбленную, оставаясь при этом в глубине.

Белые киты нравятся мне больше всего, хотя они и редко заплывают в Средиземное море. А может, не заплывают вообще.

Оторвавшись наконец от созерцания китов, я переключаюсь на пространство под прилавком. Так и есть, жестянки присутствуют: две больших — от чая, с задумчивыми лирохвостами и довольно условным жизнерадостным китайцем («Chine Compagnie Coloniale»); одна — чуть поменьше и плоская, от сигар; еще одна — непонятно от чего, но пахнет розмарином и чуть-чуть корицей, должно быть, в ней хранили специи. Есть еще несколько морских раковин, все они знакомы мне: самая роскошная, «Charonia Tritonis», стоит в кабинете ВПЗР, на полке за стеклом. Другие, поплоше, включая «Lambis caracata» и «Conus betulinos», она приспособила под пепельницы. Хотя и пепельниц в доме полно, но ВПЗР предпочитает хранить в них свои серебряные цацки, браслеты, кольца, цепочки. Так обычно поступала Жанна Моро — собственно Жанна, а не Флоранс Карала; может быть — и сейчас поступает. А ВПЗР просто украла эту привычку у Жанны, как крадет все на свете.

«Charonia Tritonis» уже фигурировала в одном из романов, но тогда ее не прикладывали к уху. И не ссыпали в нее пепел и окурки. Из Charonia пили вино, разговаривая при этом о всяких глупостях и стараясь вытащить хоть какой-то смысл из подтекста. Неизвестно, дошел ли этот хренов смысл до читателя; наверное, дошел, если роман выдержал несколько переизданий и даже был выпущен в формате аудиокниги. За аудиокнигу ВПЗР получила сущие гроши, и во всем, как всегда, оказалась виновата я, тупая овца, а не литагент, не способная отщипнуть от толстомясых козлов-издателей кусок пожирнее.

Пошла ты к черту, ВПЗР!..

Чего точно не делали с Charonia герои — они не прикладывали ее к уху. А я — приложу. Буду банальной, как и полагается тупой овце.

«Сдохни, сдохни, сдохни», — нашептывает мне раковина. Свежая мысль.

Неужели — воображение кончилось?..

В жестяной коробке из-под сигар я нахожу целую кипу открыток — они моложе, чем книжные переплеты, и тем не менее их возраст тоже внушает почтение.

«Visitez l'afrique en avion» — с мужчиной в самолетном кресле, из самой глубины тридцатых прошлого века: еще один французский идиот, решивший отправиться в Африку самолетом.

Уинстон Черчилль на фоне звена бомбардировщиков дальней авиации и танковой колонны — «Let us до forward together!» [39] Прорвемся вместе! (англ.)

Колонна американских солдат, идущая прямиком во Вторую мировую и не менее внушительная, чем танковая: «AMERICANS will always fight for liberty» . [40] Американцы всегда воюют за свободу (англ). Тезис, способный поднять дух нации на некоторое время, но весьма спорный с точки зрения других наций и отдельно взятых индивидуумов, включая ВПЗР. Странно, что эта открытка вообще оказалась здесь…

«Messageries-Maritimes» . Скорее всего, это название пароходной компании, второе слово намного поэтичнее первого, ради него все и затевалось, и открытка тоже: две пасторальные японки в кимоно, вглядывающиеся в морскую даль с теплоходом на горизонте. Japan Extreme Orient.

В стопке открыток присутствуют Марлен Дитрих, рекламирующая БМВ, и Джемс Дин, рекламирующий кока-колу; два араба ( «Casablanca — porte du Maroc» ), еще один араб на верблюде ( «Barnum-and-Bailey: the greatest show in the world» ). Баба с клюшкой ( «Golf Monte-Carlo» ), баба с конвертом в зубах ( «Le-Papier-a-Lettres-Destingue — ELCO» ) и необязательная мелочь, привлеченная лишь для того, чтобы стопка была как можно толще: цветы, голуби с веточками в клюве, поздравления с Пасхой и Рождеством.

Обратная сторона.

На ней всегда можно найти что-нибудь интересное: обрывок фразы, которая впоследствии станет ключом к разгадке заявленной в прологе тайны (если ВПЗР, увлекшись стилистическими изысками, не забудет про тайну напрочь: такое случается, и довольно часто). Иногда присутствуют и просто интересные мысли, претендующие на афористичность и потому плохо запоминающиеся. На этот раз ничего выдающегося: ни одного послания, ни одного адреса, даже «сдохни-сдохни-сдохни» куда-то подевалось. Ни испанского варианта, ни так любимого ВПЗР искаженного французского. Но хорошо просматриваются какие-то пятна, пыльца цветов, засохшие ошметки птичьего помета, следы от раздавленных насекомых… Все это уже встречалось, и не раз, — особенно насекомые. «Мои инсектики, мои верноподданные имаго», — любовно называет их ВПЗР, был карнавал, и я нарядилась энтомологом.

Неужели — воображение кончилось?..

В тот самый момент, когда я уже готова смириться с этой мыслью и поставить на ВПЗР жирный крест, из вороха выскальзывает еще одна открытка, не замеченная мной ранее. Глаза под черной каской, на антрацитовом фоне (ни капли приятного и утешительного в этом остановившемся взгляде нет) — и подпись в самом низу: