Стив Тольц - Части целого

— Сколько тебе лет?

— Отвяжись.

— Я хочу от тебя всего две вещи.

— Ты их уже получил.

— Я хочу признания и объяснения. Ничего больше.

Самая подходящая вещь, которую может потребовать одинокий мужчина у женщины в половине шестого утра, подумал я. Вот почему люди заводят жен и мужей, дружков и подружек — чтобы не стать невыносимо противными. Но стоит оставить мужчину на некоторое время одного, и нет такой странности, какую бы он ни учудил. Жизнь в одиночестве ослабляет иммунную систему мозга, и мозг становится уязвим перед инвазиями абсурдных идей.

— Я хочу признания и объяснения, — повторил отец и положил девушке руку на плечо, словно был охранником в магазине и застукал на месте преступления воришку.

— На помощь! Полиция! Насилуют! — взвизгнула девушка.

Отец совершил еще один странный поступок: он тоже принялся звать полицию. Пихнул меня в бок — требовал, чтобы я его поддержал. И я закричал вместе с ними: звал копов и орал, что здесь насилуют. Требовал полицейский спецназ, требовал вертолеты, требовал черта лысого. Призывал землю поглотить небеса. Это успокоило девушку. Она вышла из-под навеса на дождь. Мы двигались рядом, но больше не произносили ни слова. Зеленоглазка то и дело косилась на меня.

— Что тебя связывает с этим тупым козлом? — спросила она меня.

— Не знаю.

— Он твой отец?

— Он так утверждает.

— Это ничего не значит.

— Послушай, хулиганка, прекрати с ним разговаривать. За тобой признание.

— Ты ничего не докажешь, толстосум.

— Ты так считаешь? У тебя в кармане ключ определенного вида. Так? Эксперту-криминалисту потребуется не больше пары секунд, чтобы найти на нем частички краски, которых недостает на моей машине.

Зеленоглазка достала из кармана ключ и швырнула в лужу.

— Ох, какая я неловкая! — Она наклонилась, прополоскала ключ в воде и вытерла о рукав. — Извини, толстосум.

Пока мы шли через Гайд-парк, изменялись и освещенность, и цвета вокруг нас. Рассвет растворялся в тени деревьев. Зеленоглазка шла порывистой походкой, отец держал меня за руку и не давал отставать. В тот момент я не мог понять, что происходит. Но теперь, вспоминая его решимость гнаться за этой странной женщиной, мне кажется, он сознавал, в какую неразбериху она превратит наше будущее, и не хотел позволить ей увильнуть от этой миссии. Догадайтесь, что предстало перед нашими глазами, когда мы оказались в высшей точке парка? Над Тейлор-сквер болталось огромное сверкающее оранжевое солнце. Зеленоглазка закурила, и мы втроем стали молча наблюдать восход, а я подумал: настанет день, когда это пылающее солнце засосет землю и вместе с ней все китайские рестораны, всех пергидрольных блондинок, все убогие бары, всех одиноких мужчин, всех хулиганок и все спортивные машины, — все исчезнет в одной ослепительной вспышке, и на этом кончится жизнь. Достаточно сказать, это был фантастический восход. Я ощущал себя глазом — глазом размером с человека, глазом с ушами, носом, языком и тысячью нервов, которые топорщились, как нестриженые волосы, и лезли во что попало. Я был одновременно всеми чувствами сразу, и это мне нравилось.

Внезапно я порадовался тому, что нас никто не ждет дома. Обычно отцы и сыновья не могут уходить на всю ночь, чтобы потом встретить рассвет, если у окна их ждет встревоженная мать и жена и держит палец на кнопке телефона быстрого вызова полиции. Я повернулся к отцу и сказал:

— Хорошо, что ты один.

Он, не глядя на меня, ответил:

— Я не один; ты со мной.

Я почувствовал, что Зеленоглазка смотрит на меня, но она тут же перевела взгляд на отца. Мы шли за ней по Оксфорд-стрит, затем оказались на Райли у одного из домов квартала Сарри-Хиллз.

— Спасибо, что проводил, толстосум. Теперь ты знаешь, где я живу. И где живет мой приятель. Скоро он вернется домой и сделает из тебя отбивную.

Отец сел на ступени у входа и закурил.

— Теперь мы можем идти домой? — взмолился я.

— Пока нет.

Примерно через двадцать минут Зеленоглазка вернулась в спортивных брюках и желтой майке. Она принесла кувшин с водой, в котором что-то плавало. При ближайшем рассмотрении это оказался тампон. В кувшине покачивался использованный тампон. За ним тянулся едва заметный след крови, превращающийся в красную дымку.

— Что ты собираешься с этим делать? — ужаснулся отец.

— Успокойся, толстосум, я просто поливаю свои растения. — Зеленоглазка взболтала тампон в воде и вылила на то, что напоминало высаженную на перилах марихуану.

— Противно, — поморщился отец.

— Из своего тела я даю жизнь, — парировала Зеленоглазка.

— Зачем ты сделала царапину на моей машине?

— Отвяжись. — Девушка плюнула и повернулась ко мне: — Хочешь выпить?

— Только не из этого кувшина.

— Из холодильника.

— Что у тебя есть?

— Вода или апельсиновый сок.

— Если можно, апельсиновый сок.

— Только не давай отцу. Надеюсь, он умрет от жажды.

— Понимаю, что у тебя на уме.

Отец треснул меня по затылку. Вот те на! Почему я не могу сморозить глупость? Я устал, смущаюсь, мне все наскучило. Почему отец не устал, не смущается и ему не скучно? Мы ведем себя странно, дожидаясь на чужом крыльце признаний.

Дверь снова отворилась.

— Не забудь наш уговор, — сказала Зеленоглазка, протягивая мне стакан с апельсиновым соком.

— Не дам ему ни капли, — пообещал я.

Она тепло улыбнулась. В другой руке у нее была спортивная сумка. Девушка опустилась на колени подле отца и открыла ее. Внутри лежали конверты и письма.

— Если собираешься и дальше ко мне приставать, пусть от тебя будет хоть какая-то польза. Запечатай все это в конверты.

Отец, не говоря ни слова, взял конверты. Устроился поудобнее и принялся их лизать, словно лизать конверты на чужом крыльце — самое обычное на свете занятие. Язык работал с таким усердием, будто в этом заключался смысл его существования, а смысл нашего — оказаться в этом месте в шесть утра.

— А ты, паренек? Хочешь нас выручить?

— Меня зовут Джаспер.

— Джаспер, хочешь полизать конверты?

— Не очень. Но если надо, согласен.

Мы втроем уселись на крыльце и, не говоря ни слова, старательно набивали конверты. Невозможно было выразить, что в это время происходило, но мы то и дело поглядывали друг на друга с едва скрываемым изумлением.

— Сколько ты за это получаешь?

— Пять долларов за сотню.

— Негусто.

— Совсем негусто.

Когда она это произносила, ее серьезное, суровое лицо стало безмятежным и мягким.

— Почему ты так сильно ненавидишь богатых? — спросил я.

Зеленоглазка прищурилась.

— Потому что им уж слишком везет. Потому что пока бедные лезут вон из кожи, они жалуются на температуру в своих плавательных бассейнах. Потому что когда обычные люди попадают в передряги, законники выдают им по полной программе, а когда неприятности случаются у богатых, те выходят сухими из воды.