Стив Тольц - Части целого

— А если я не богат? — вступил в разговор отец. — Если та красная спортивная машина — единственная дорогая вещь, которая у меня есть?

— Кому до тебя есть дело?

— Моему сыну.

— Это правда? — повернулась ко мне Зеленоглазка.

— Вроде бы.

Разговор отчего-то не клеился. Словно мы лишались дара речи именно в тот момент, когда он нам больше всего требовался.

— Нам нужна домработница, — неожиданно заявил отец. Язык Зеленоглазки застыл на полулизе.

— В самом деле?

— Да.

Зеленоглазка отложила конверты, ее лицо снова посуровело.

— Не уверена, что у меня есть желание работать на богатого подонка.

— Почему нет?

— Потому что я тебя ненавижу.

— И что из того?

— Работать на тебя было бы лицемерием.

— Ничего подобного.

— Как ничего подобного?

— Это было бы парадоксом.

Девушка задумалась, ее губы беззвучно шевелились, и из этого мы поняли, что в ее голове идет мыслительный процесс.

— Я уже сказала, у меня есть парень.

— Разве это мешает подметать полы?

— Плюс к тому ты для меня слишком старый и страшный. Я не буду с тобой спать.

— Послушай, я ищу человека, который бы убирался в нашей квартире и иногда готовил для Джаспера и меня. Мать Джаспера умерла. Я все время на работе, у меня нет времени заниматься стряпней. И еще, к твоему сведению, ты меня не интересуешь как женщина. Твоя бритая голова придает тебе нечто мужское. И у тебя овальное лицо. Такие мне не нравятся. Я западаю на круглолицых. Спроси кого хочешь.

Может, и спрошу.

— Так ты согласна?

— Договорились.

— Зачем ты оцарапала мою машину?

— Я не царапала.

— Ты лгунья.

— А ты извращенец.

— Считай, ты нанята.

— Отлично.

Я покосился на отца — у него было странное выражение лица, словно он всю ночь, не останавливаясь, ехал, чтобы добраться до тайного водопада, и наконец оказался на месте. Рассвет превратился в утро, а мы продолжали заниматься конвертами.

В первый вечер, когда Анук пришла приготовить еду и убраться в квартире, меня развеселило ее смущение. Она ожидала увидеть просторный дом богатого человека, а оказалась в нашей маленькой, неказистой квартире, гниющей, словно днище старой шлюпки. Приготовив обед, она поинтересовалась:

— Как вы можете так жить? Словно свиньи. Я работаю на свиней.

— Поэтому ты и сварила нам такую бурду? — парировал отец.

Анук вышла из себя. Но по неведомым мне причинам (ведь не сошелся же свет клином на нашей работе) появлялась снова и снова, однако каждый раз без устали задиристо нас осуждала, и при этом у нее было такое кислое выражение лица, будто она только что высосала целую корзину лимонов. Первым делом она раздвигала шторы, впуская свет в нашу дыру в стене и, перешагивая через устилающие пол просроченные библиотечные книги отца, испытующе поглядывала на меня, словно я был пленником, а она размышляла, не отпустить ли меня на свободу.

Поначалу Анук являлась на несколько часов по понедельникам и пятницам, но постепенно условности отпали, и она стала приходить, когда считала нужном, — не только готовить и убираться, а также есть и устраивать беспорядок. Она часто сидела с нами за столом, и благодаря ей я познакомился с новой породой людей, которых до того никогда не встречал: Анук была левшой, ценительницей искусства, провозгласившей себя «духовной личностью» и выражающей свои терпимые взгляды на мир, любовь и природу криком на собеседников.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Мартин? — спросила она как-то отца вечером после обеда. — Ты предпочитаешь книги жизни. Думаю, книги не могут заменить жизнь. Они ее дополняют.

— Что ты об этом знаешь?

— Знаю, если вижу человека, который не знает, как жить.

— А ты знаешь?

— Есть кое-какие мыслишки.

По мнению Анук, мы с отцом представляли собой проблемы, которые следовало решать, и она взялась за дело, начав с того, что попыталась обратить нас в вегетарианцев, — расписала, как страдают забиваемые животные именно в те моменты, когда мы наслаждаемся сочной отбивной. Когда этот трюк не удался, она стала подкладывать нам на тарелки заменители мяса. Но речь шла не исключительно о еде — Анук, словно знатный китайский гун, пробовала все формы целительной духовности: терапию искусством, «повторное рождение» [33] Прием терапии, при котором человек как бы вторично рождается и при этом отчетливо сознает, с какими проблемами и травмами ему приходилось сталкиваться в жизни. , лечебный массаж и необычно пахнущие масла. Она рекомендовала нам обратиться к специалистам, чтобы те исправили нашу ауру. Таскала на преступно невразумительные пьесы, включая такую, в которой актеры все действие играют спиной к зрителю. Казалось, ключ от наших мозгов у помешанного и нам пихают в головы кристаллы, пение ветра и буклеты, рекламирующие лекции всех подряд левитирующих над миром гуру-леваков. В это время Анук стала все более критично и напористо оценивать наш образ жизни.

Каждую неделю она исследовала новый уголок нашего душного существования и давала оценку. И не было случая, чтобы пришла в восторг. Палец Анук никогда не смотрел вверх — он указывал вниз, прямо в канализационную трубу. После того как она узнала, что отец управляет стрип-клубом, оценки ее стали еще жестче — начинались с внешнего и доходили до самых глубин. Она критиковала нашу привычку изображать друг друга по телефону и застывать от ужаса при каждом стуке в дверь, как если бы мы жили в тоталитарном государстве и выпускали подпольную газету. Замечала, что вести себя подобно студентам художественного училища и при этом владеть дорогой спортивной машиной граничит с безумием. Осуждала привычку отца целовать книги, а не меня и его манеру неделями меня не замечать, а затем неделями не давать мне покоя. Придиралась буквально ко всему: к тому, как отец горбится, сидя на стуле, и как часами взвешивает, стоит или не стоит принимать душ, как он одевается (она первая заметила, что он носит под костюмом пижаму), как лениво бреется и оставляет на лице там и сям пучки торчащей поросли.

И хотя она говорила холодным, оскорбительным тоном, все время, пока знакомила нас с последними сводками с передовой, смотрела исключительно в чашку с кофе. Но больше всего давала себе волю, когда критиковала критиканство отца, и это совершенно сбивало его с толку. Понимаете, он всю жизнь оттачивал свое презрение к ближним и довел почти до совершенства вердикт: «Мир виновен», но тут появилась Анук и все сровняла с землей. «Знаешь, в чем твоя проблема? — спросила она (она всегда начинала с этого). — Ты ненавидишь себя и поэтому ненавидишь других. Мол, зелен виноград [34] Слова из басни Эзопа. Выражают притворное равнодушие к чему-либо. . Ты слишком занят чтением книг и размышлением о высоких материях. Тебя не беспокоят мелочи собственной жизни, а это означает, что ты презираешь всех, кто таковыми интересуется. Ты никогда не делал таких же усилий, как они, поскольку у тебя другие заботы. Ты даже не представляешь, через что приходится проходить людям». Когда она поддавала такого жару, отец оставался на удивление спокойным и редко вступался за себя.