Стив Тольц - Части целого

Я бросил сумку на узкую кровать, а миссис Френч сказала:

— Тебе здесь понравится.

— Шутите? — отозвался я. Терпеть не могу, когда мне говорят, где и что мне понравится. Ведь это решаю даже не я. — И что теперь? У меня есть право на один телефонный звонок?

— Здесь не тюрьма, Каспер.

— Увидим.

Я позвонил Эдди и спросил, не согласится ли он забрать меня к себе. Но он ответил, что просрочил визу и в силу этого живет нелегально и не имеет возможности выступить в роли моего легального опекуна. Позвонил на квартиру Анук — там ответил ее сожитель и сказал то, что я знал и без него: Анук по-прежнему поджаривалась на солнце в буддийском центре медитации на Бали и не собиралась возвращаться домой, пока у нее не кончатся деньги. Я попался. Повесил трубку, вернулся в свой кубик темноты и заплакал. Никогда до этого момента я не думал со страхом о своем будущем. Вот в чем заключается истинная потеря невинности — оценить границы собственного бессилия.

Дверь не имела замка, но я умудрился засунуть за ручку ножку стула. Сидел без сна и ждал зловещих звуков. Часам к трем утра меня сморило, и могу предположить, что если меня и изнасиловали, то я в это время крепко спал и грезил океаном и горизонтами, до которых мне никогда не добраться.

На следующий день в сопровождении миссис Френч я поехал навестить отца. И к своему стыду, должен признать, что волновался, когда мы влезали в машину. Мне еще не доводилось бывать в доме для умалишенных. Как там? Похоже на кино, и дом скорби оглашают визгливые вопли его обитателей? Я даже начал надеяться, что пациенты не настолько напичканы успокоительным и имеют силы колотить деревянными ложками по донышкам кастрюль.

По дороге я не сказал ни единого слова, а миссис Френч бросала на меня нетерпеливые взгляды. Молчание сопровождало нас весь путь. Машина подъехала к магазину печати.

— Почему бы тебе не купить отцу журнал? — Миссис Френч нала мне десять долларов, и я, переступая порог магазинчика, стал размышлять, что может понравиться слетевшему с катушек человеку? Порнография? Развлечения? Я взял конноспортивный журнал, но тут же положил обратно. Не подойдет. В конце концов я остановился на книжечке с головоломками, лабиринтами, анаграммами и задачами — пусть тренирует мозг.

В больнице слышались бешеные крики — подобные мы связываем в сознании с реками кипящей крови. Выйдя из лифта, я увидел бесцельно бродящих по коридорам людей — их ноги дергались, языки вывалились, рты широко раскрыты, словно они пришли на прием к дантисту. В глазах желтизна. В нос бил запах, не похожий ни на какой другой. Низвергнутые во тьму люди, эти погруженные в свои кошмары человеческие отбросы были одеты в грязные белые халаты, и их психопатия выпирала из них словно ребра. Они казались угольками гаснущего костра. Куда им отсюда идти, когда к ним вернется рассудок?

Врачи передвигались нервной походкой и срывали с лиц больных безумный смех. Я вгляделся в нянечек: как они могли здесь работать? Для этого им требовалось стать либо садистками, либо святыми. А не могли ли они одновременно быть и тем и другим? И нянечки, и врачи выглядели усталыми: из голов выгонять вредные мысли — труд явно изматывающий.

Я подумал: разве существует на свете человеческое существо, способное выйти из этого дома безнадежного кошмара и, потирая руки, сказать: «Ну, теперь за работу!»?

Сестра в регистратуре сидела зловеще спокойно, и по ее страдальческому выражению можно было подумать, что она собиралась с духом перед тем, как получить удар по лицу.

— Джаспер Дин к Мартину Дину, — сказал я.

— Родственник?

Я не ответил, и она через некоторое время добавила:

— Я позову доктора Грега.

— Надеюсь, это его фамилия, а не имя.

Сестра подняла телефонную трубку и позвонила врачу. А я покосился на миссис Френч, стараясь понять, заметила ли она, что я назвал себя не Каспером. Если и так, то по ней это невозможно было понять.

Через пару минут появился доктор Грег. Энергичный, он, судя по всему, считал, что нравится абсолютно всем, особенно с первого взгляда.

— Рад, что ты пришел. Твой отец не желает с нами разговаривать.

— И?

— Может, зайдешь к нему и поможешь нам?

— Если он не желает разговаривать, следовательно, ему неинтересно, что вы думаете. И мое присутствие ничего не сможет изменить.

— Почему ему неинтересно, что я думаю?

— Вы, вероятно, говорили нечто вроде: «Мы на вашей стороне, мистер Дин» или «Мы здесь для того, чтобы вам помочь».

— И что в этом нехорошего?

— Вы ведь психиатр? Так?

— Да.

— Он читал книги, написанные вашими предшественниками: Фрейдом, Юнгом, Адлером, Ранком, Фроммом и Беккером. Вы должны его убедить, что вы из того же теста.

— Но я не Фрейд.

— Вот в этом-то и заключается ваша проблема.

Миссис Френч осталась ждать в приемном покое, а я отправился за доктором Грегом. Мы шли по мрачным коридорам, сквозь бесчисленные открывающиеся и закрывающиеся двери. Добрались до палаты отца, и врач открыл ее ключом. Внутри оказались: узкая кровать, стол, стул и размазанные по тарелке куски неизвестной еды. Смотреть на отца было все равно что на голое дерево осенью.

— Мартин, вас пришел навестить сын, — объявил доктор Грег.

Когда отец повернулся, я вскрикнул. Он выглядел так, словно из его лица извлекли все мышцы и кости.

— Как поживаешь? — спросил я, будто нас знакомили. Он сделал шаг вперед, взгляд ошеломленный, как у женщины после родов.

Если отец и дал обет молчания, при виде меня он его нарушил.

— Пойми, Джаспер, не существует способа убить в себе прежние «я». Они похоронены в братской могиле поверх других и ждут возможности воскресения. И поскольку они однажды испытали смерть, то превращают тебя в зомби, потому что сами зомби. Понимаешь, куда я клоню? Все твои прежние просчеты из кожи вон лезут, чтобы обрести жизнь.

Я посмотрел на доктора Грега:

— Вы хотели, чтобы он заговорил? Пожалуйста, он говорит.

Отец вызывающе прикусил нижнюю губу. Я подошел к нему и прошептал:

— Папа, тебе надо отсюда выбираться. Меня загребли в государственный приют. Это ужасно.

Он не ответил. Психиатр тоже ничего не сказал. Я окинул взглядом палату. Для больного сознания не могло быть среды хуже — здесь у отца будет много времени для размышлений, и если его недуг и имел причину, то это чрезмерные размышления; слишком напряженная работа мысли разрушит его мозг. Я посмотрел на доктора Грега. Он оперся о стол и наблюдал за нами, будто смотрел пьесу, в которой ни один из актеров не знает, чья очередь говорить.

— Вот, я тебе кое-что принес. — Я протянул отцу книжку с головоломками. Принимая ее, он бросил на меня грустный взгляд и принялся листать, то и дело тихо мыча себе под нос «гм».