Вадим Чирков - Парящие над океаном

Ну, животные, понятно, из зоопарка в Бронксе. А люди?

Так, думаю я, распорядители в конце концов найдутся. Их выберут, как выбирают Суд Присяжных. Он-то и назовет пары — по своему, конечно, человеческому разумению. Кто это будет? Красавцы или умники? Может быть, те и другие. Какой-то, к примеру, новый Эйнштейн и новая Мэрилин Монро? Клинтон, к примеру, и Моника Левински?

Вы ничего не имеете предложить?

Вопрос дяди Миши вырвал меня из задумчивости: я несколько ошалело представлял себе нарисованную им апокалипсическую картину.

— Моисеев и Пенкин, — брякнул я.

Старик с минуту помолчал, шевеля бровями, а когда снова повернулся ко мне, то смотрел уже, лукаво прищурившись. Он, чуть выговорившись, видимо, от своего первобытного страха оправился — передо мной сидел прежний дядя Миша, тот дядя Миша, чьи рассказы, по одесскому обычаю, пересыпаны усмешкой и искрятся юмором.

— Вот вы говорите: праведники… (Про праведников я ничего сказать не успел, но слово это, конечно, висело в воздухе.) Как определить, праведен человек или нет, когда Потоп, а Ковчег вот-вот отчалит? Красивых будет видно в толпе, умные сами найдут дорогу к трапу, а праведники… каким быстрым рентгеном, скажите, просветить души претендентов, чтобы не ошибиться?

А там, у трапа, будет, я вам скажу, американское кино… Все смешаются: белые, черные, желтые, коричневые, лиловые… И люди здесь станут одного цвета, цвета паники. Но я уже смотрю на все без страха — сына я устроил…

А вода все ближе: с востока накатывает на Нью Йорк Атлантический океан, Тихий уже залил всю Америку и волна его шумит среди небоскребов, со стороны Канады тянет холодом — это наступает Северный Ледовитый, от затопленной Мексики ползет теплый экваториальный вал…

— А что будет с вами, дядя Миша? О себе вы уже не думаете?

— Почему? О себе я тоже подумал. Сейчас я расскажу вам о своем конце.

Дядя Миша поерзал, устраиваясь поудобнее.

— Я буду стоять на берегу и махать Ковчегу рукой — своих я среди спасшихся не разгляжу. Вода уже залила берег, она все выше, уже по колено, по пояс… Я отступаю от нее, пячусь… И вдруг вижу — за мной по воде идут Слон и Жираф. Их не взяли на Ковчег, как и меня, по старости.

Вот я наткнулся спиной на какой-то огромный склад и забрался по лестнице на его плоскую крышу. И оттуда смотрю на Ковчег и все машу рукой… Корабль уменьшается, а гудки его еще слышны… Я оглядываюсь — Манхэттен стоит в воде, как деревья во время наводнения.

Слон и Жираф тоже вскарабкиваются на крышу, их подняла ко мне вода. Мы стоим рядом…

А Ковчег уже скрылся из виду… или это слеза набежала мне на глаза? Вода мне по горло, и я оказываюсь на спине Слона — он поднял меня туда своим хоботом. Жираф еще больше вытянул, чтобы дышать, шею. Теперь над водой только моя голова, кончик хобота Слона и маленькая головка Жирафа с рожками. И еще — моя рука. И знаете, что в ней?

— Платочек! — догадываюсь я.

— Зачем, его уже никто не увидит. Попытайтесь еще раз…

Я подумал и развел руками.

— Удочка! — торжествующе вскрикивает дядя Миша. — Вдруг Потоп остановится на полпути — что я буду кушать?

— А если не остановится?

— Тогда… в той толкучке, что соберется у врат рая или ада — хотя какие у меня грехи? — Господь заметит мой спиннинг и спросит у помощников: — Кто это там с удочкой?

— Это дядя Миша из Одессы, — ответят Ему.

— "А-а, — скажет Бог, — это тот старик, что не терзал моих ушей молитвами, кто не докучал мне целыми днями, а мирно сидел в своей бедной резиновой шлюпке и ловил рыбу! Так налейте ему тотчас же лиман недалеко отсюда (чтобы видели все и завидовали), напустите в него бычков и креветок, чтобы он не искал в аду Привоз, шлюпку ему резиновую дайте! И пусть живет 120 тысяч лет, и да сопутствует ему рыбацкая удача!.."

Дядя Миша не был бы дядей Мишей, если бы на всякий случай не посомневался. Он чуть передохнул, снова поерзал и произнес следующее:

— А теперь скажите, кому еще я мог рассказать эту фантазию, которую сочинил даже не я, а мой страх? Не я, заметьте, а мой страх!.. Но между прочим, когда вода уже подступала к самому рту, я успел-таки подумать: что-то еще можно сделать? Чтобы спастись? И я спасся! И здесь, и Там!

И все же признайтесь — вы не из того бюро, где подбирают слушателей для напуганных Америкой стариков? И им платят за это деньги? Или, может, вы волонтер?

— Что вы, дядя Миша! Я просто считаю, что человек не стар до тех пор, пока он может шутить и фантазировать. Тогда его можно слушать сколько угодно!

— Уходит целое поколение философов! — обрушился на меня дядя Миша, едва мы успели с ним поздороваться у него дома. — Целое поколение! Не кого-нибудь — философов!

— Как это? — с порога озадачился я и даже почувствовал себя чуточку виноватым. — Каких философов? Куда уходит?

Старик не ответил на вопрос: до моего прихода он, верно, выстроил здание мысли достаточно высоко и теперь предлагал мне подниматься к вершине без остановок.

— Помните, что вышло, когда Ленин погрузил всех российских умников в один пароход и вывез за границу? Что вышло со страной?

— Ну, — тоном ученика (д. М. не очень-то терпит возражения) произнес я, — страна надолго впала в состояние строительства коммунизма.

— Вот именно: впала в состояние! Теперь видно, что ваша жена врач. Впала в ненормальное состояние, и ее некому было лечить. Кто еще пытался давать медицинские советы, того верный ученик Ленина грузил в вагоны и отправлял куда подальше.

И сейчас тоже готовится к отплытию пароход…

Я почувствовал себя в роли человека, который пропустил важнейшее событие и оказался перед лицом неминуемой катастрофы.

— Дядя Миша! Что-то произошло?

— Беда уже не за горами. Увидите, все скоро полетит в тартарары. Потому что следующее поколение ничего собой не представляет. Оно деградирует прямо на глазах.

Дядимишиным речам не всегда можно доверять — как, впрочем, речам всякого, кто говорит не по бумажке. Но слушать их интересно: запальчивость тоже может быть права (проценты правоты определяются слушателем в каждом конкретном случае). А я, снова представляя моего постоянного собеседника "во всей красе", за что, как говорится, купил, за то и продаю.

— Скажите, — вдруг повернул тему мой собеседник, — сколько вы получали зарплаты Там и Тогда?

— 201 р, — снова послушно ответил я. — Если я зарабатывал больше этой суммы, резко увеличивался подоходный налог, так что горбатиться не имело смысла. Советский человек, — высказал я наболевшее еще тогда, — не должен был думать о деньгах, главная его забота была — всемирная революция. Я работал журналистом…

— Значит, вы были в первых рядах, — уточнил старик. — И как результаты?