Вадим Чирков - Парящие над океаном

— Что вам сказать! — повторил новый дядя Миша. — Что вам сказать!.. Зять пришел со своей работы и сказал теще: "Успокойтесь, Полина Ароновна, вам завтра никому не придется заговаривать зубы! И позвоните дяде Израилю, чтобы он побрился. Читайте!"

Поля отложила карты, взяла газету, которую ей кинул зять, и стала читать заметку на четвертой полосе "Советской Молдавии". Она читала и повторяла одну и ту же фразу, качая головой, как качала ею в эту же минуту, сидя на кухне, ее старенькая мама:

— "Аидише мазел! Аидише мазел!"

В газете, кроме сообщения, что, разваливая старый дом, рабочие нашли на чердаке клад, завернутый в "Кишиневские въдомости" за май 1940 года, говорилось и о том, что в него входило. Входило в него много. Бывшие владельцы, было там сказано еще, драгоценностей не обнаружены…

Дядя Миша к этому моменту своей истории тоже покачивался, словно сидел в кресле-качалке. Он еще немного покачался и повернулся ко мне.

— Итог всей кишиневской катавасии начала 80-х подвела, как ни странно, бабушка Молка. Хотите услышать, что она тогда сказала семье?

— "Слава богу, что так. Значит, и на этот раз меня не упекут в Сибирь. А насчет денег — пусть их не будет. Лишь бы все были здоровы!"

Дядя Миша облегченно вздохнул.

— Вот вам и конец заварушки. Теперь вы согласны, что это был еврейский клад? И второй вопрос: вам было интересно? А вы говорите: "Дядя Миша, дядя Миша!" Мы все здесь, — он повел рукой по парку Кольберта, — мы все здесь немного дяди миши, и у каждого есть что рассказать. Только ему повезло больше. Знаете в чем? У него нашелся слушатель, который не машет рукой на стариковские байки и еще — не перебивает!

С Непоседой — так я звал этого человека про себя — мы встречались в одном и том же кафе, более того, за одним и тем же столиком. Он, видимо, дожидался, когда его освободят, и прочно занимал один и тот же стул, беря ради порядка печеный пирожок с мясом и кофе. Я, как правило, садился напротив, не зная, что так тянет моего знакомого к этому месту. Разговаривая со мной, он часто заглядывал за мою спину, я всегда думал, что он кого-то ждет. Но так было каждый раз. Что же высматривает за моей спиной Непоседа?

По природе своей Гера К. — живчик. И движениями тела, и, главное, умом. Мозг моего знакомого круглые сутки кипел, шумя, должно быть, как чайник, и пыша не видимым другим паром. А за ночь, говорил мне Гера, он просматривает не менее десятка самых разных снов. Кончается один и тут же начинается другой, как на просмотре кинофильмов, а он то участвует в них, то сидит как зритель.

Гера был суетлив и в прежней жизни, меняя места работы, квартиры, жен, успел пожить в далеких уголках Союза, побывал даже близ алмазной трубки в городе Мирный в Якутии. Оттуда приехал непривычно тихий, задумчивый, рассеянный; сидя с нами, журналистами, в "стекляшке", отрешенно барабанил пальцами по залитой вином столешнице и время от времени приговаривал: "Все туда… Все туда… — и уточнял: — На реку Вилюй… Вилюй…".

Здесь, где почти каждый иммигрант примеряет себя к бизнесу, мой Непоседа как обезумел. Он мотался, сбивая каблуки, по городу днем, раскалял уличные телефоны, долго не успокаивался по вечерам, опять-таки расплавляя телефон, не давал покоя ни одному из своих знакомых и знакомым знакомых, и совсем уж незнакомым людям.

Гера вывез Оттуда кое-какие деньги и тут же пустил их в ход. Купил для начала парикмахерское кресло в надежде выгодно его перепродать (ремеслом куафера он не владел). На кресле слегка прогорел и купил вэн — мало ли что можно на нем возить. Для начала он повозил стираное из китайской прачечной, но китаец через время взял на это место своего. Гера тогда подрядился развозить по магазинам рыбу с базы, но вэн провонял скоро так, что чуть не накрылся его следующий бизнес — развозить по заказам блядей. Те, нюхнув селедочного духа, от Гериной машины отказывались. Потом белье не отдушишь.

Купил с кем-то на пару видеосалон, но салон больших денег уж никак не сулил. "Русские магазины", знал он, требуют жуткой отдачи, 13-14-часового рабочего дня, короче, высунутого языка, и все равно они часто становятся банкротами.

Гера стал подумывать о карсервисе, но тот требовал серьезных вложений и долгого ожидания прибытка. В общем, не якутские камешки…

Все это было, в сущности, мышиной возней, это была суета сует. За суетой же у Геры стояло сильнейшее томление духа.

Дело в том, что беспрестанное шуршание здесь зеленых, чуть отдающих малахитом, банкнот, что передавались из рук в руки, их мелькание, похожее на мелькание крыльев дивной бабочки, будоражило Геру до того, что он с денег, чуть их увидав в чужих руках, глаз уже не сводил, не замечая ни лиц, ни одежд. При этом глядении он всегда что-то нашептывал, может быть, привораживая зеленые бумажки, и с трудом после поворачивался к собеседнику.

А по ночам моему Непоседе снились головокружительные коммерческие комбинации, где малая толика денег на глазах превращалась в миллионы… Когда же он просыпался, не было ни миллионов, ни, что самое обидное, тех комбинаций.

Комбинации начисто стирались из памяти, оставляя только ощущение их гениальности, той, на которую он почему-то не был способен днем. И Гера все думал теперь, как бы найти способ записывать, фиксировать свои гениальные сны. Тогда он в одночасье станет миллионером, а там, не исключено, и миллиардером.

Но его мозг предательски работал только по ночам и почему-то не допускал его к своей "кухне".

Непоседа пытался застать мозг врасплох: внушал себе, что вскочит, как только тот закончит записывать на черной доске "формулу" верного успеха, и успеет схватить ее за хвост. Или как-то, тайком, тишком подглядит… Увы: чуть он просыпался, формула на глазах рассыпалась, а меловая пыль от нее медленно оседала на пол…

Он просыпался в минуте, в шаге от своего богатства — мокрый от бессильного пота, нищий безумец с мукой на лице.

Но, может, мозг обманывает его? Мистифицирует? Показывает блистательные фокусы и только?

Нет, нет, Герина оценочная способность, которая каким-то образом присутствовала при работе гения, "видела" уникальность замысла, сложный его сюжет и одновременно смелую драматургию. Но все это поспешно стиралось и исчезало, стоило ему, настоящему Гере, появиться на глаза Гере-гению.

Что на самом деле происходит?!!

Снам и таинственным свойствам человеческого мозга Торопыга посвящал целые горестные монологи, которые обрушивал на меня, по природе своей слушателя. Происходило это в том самом кафе, где Гера занимал тот самый стул, а я — стул напротив; он говорил, время от времени заглядывая за меня, словно кого-то поджидая. Монологи выказывали чисто человеческую растерянность перед загадками бытия.