Хелене Ури - Лучшие из нас

Блондинка была красива, но Пол уже насмотрелся на нее, он сделал небольшой шаг в сторону, чтобы видеть весь зал. Где же Нанна?

В углу, особенно пышно украшенном гирляндами, собрались диалектологи. Многие из них пришли в национальных костюмах. К концу вечера у двоих мужчин на кремовых брюках с вышивкой и белоснежных накрахмаленных рубашках появятся пятна от красного вина — только тот, кто хоть однажды пытался очистить от таких пятен национальный костюм, знает, чего это стоит. В компанию затесался сторонник государственного языка, профессор, специалист по истории английского. Сейчас он, растерянный, молча и неподвижно стоял в своем темно-синем костюме, вежливо слушая двух молодых довольно симпатичных девушек в костюмах из района Халлингдал, доказывающих, что новонорвежский гораздо ближе к английскому, чем букмол. Одна за другой они поливали профессора английской филологии трехчленными пулеметными очередями: на букмоле en uke — на новонорвежском ei veke — на английском a week. [59] Неделя. Et kors — ein kross — a cross. [60] Крест. Jeg sitter — eg sit — I sit. [61] Я сижу.

Поодаль от них стояла группа историков языка — одни мужчины — с кафедры скандинавских языков и литературы, граница между ними и диалектологами постоянно меняет свое местоположение, поскольку их разделяет всего несколько метров. Всегда присущая Полу тяга к диахронии придала ему мужества и сил кивнуть Паульсену (который только что начал рассказывать своим коллегам-заведующим о скандале с Ринкель, предваряя свою речь замечанием: «…чего заведующий, конечно, не должен был делать, но…») и направиться в сторону этой небольшой группы. Они уже начали говорить на древненорвежском, а через какое-то время, Пол знал, сделают еще один шаг назад во времени и перейдут на праскандинавский (на этом же языке они обычно говорят на кафедре, обсуждая присутствующих начальников или комментируя части тела проходящих мимо пышногрудых студенток). Так всегда происходит с историками языка на праздниках (единственное исключение составляют финнологи: знатоки финского языка никогда без необходимости не говорят на нем и поэтому на праздниках молчат больше обычного) — скандинависты говорят на древненорвежском, романисты на латыни, англицисты на древнеанглийском, а слависты на церковнославянском. С языком урду работает только одна научная сотрудница, поэтому ей не с кем поговорить на санскрите, но замечено, что и на нее алкоголь оказывает такое же лингвистически-регрессивное влияние. Однажды у Пола возникла пьяная гипотеза, что если постоянно давать историкам языка алкоголь, они в конце концов уйдут так далеко назад во времени, что реконструируют неизвестный индоевропейский праязык.

Какое-то время он постоял со скандинавистами, в основном слушал, но иногда вставлял в их беседу то предложение, то слово. Но вот тема разговора поменялась. Они больше не говорили о периодизации древненорвежских рукописей 1250–1300 годов из района Бергена. Они продолжали разговаривать на древненорвежском, но теперь о воровстве научных исследований, об аморальности, о жульничестве и о беспринципности.

Об этом судачили не только историки языка, во всем большом помещении слышно было то слово, то вырванное из контекста предложение, падающее в гущу нарядно одетых людей, а потом вновь взмывающее вверх, чтобы в конце концов сложиться в историю. Печальную (но именно поэтому такую непреодолимо привлекательную и возбуждающую) историю о женщине, возомнившей себя самим совершенством: она была настолько опьянена собственными профессиональными успехами, что не ведала что творила. Почти все университетские филологи собрались этим вечером в кафетерии, и среди них не было никого, кто не говорил бы об Эдит Ринкель, и никого, кто не слышал бы о ней.

На многих лицах написано было наслаждение и чистое неприкрытое желание стать свидетелями скандала. Другие сочувствовали ей, но и в их голосах слышалось презрение, потому что презрение — сестра сочувствия.

Но, кстати, все, в том числе и историки языка, говорили сегодня не только об Эдит Ринкель. История Ринкель далеко не оригинальна, и неизвестно, утешение это или наоборот. Как бы кто к этому ни относился, но подобное случалось и раньше и происходит постоянно. В Южной Корее, в США, в Норвегии. И пройдет еще много лет, прежде чем будет забыт норвежский преподаватель медицины, который сфабриковал результаты своих исследований, придумав истории болезни 454 пациентов и стольких же участников контрольных групп для одной статьи, а также подтасовал данные для пары других. А как там дела с его докторской степенью? Большинство присутствующих слышали об исследовательнице имен собственных из Университета Бергена, которую обвинили в присвоении материалов о названиях рек после кончины соседа по кабинету, лучшего эксперта по этому вопросу. Через три года она издала труд, который, по общему мнению, основывался на материалах, исчезнувших из архива ее коллеги.

А как насчет Эдит Ринкель — она была раньше замечена в чем-нибудь подобном? Ну, кроме того случая в США? Возбужденные историки языка снова перешли на современный норвежский. Они качали головами. Как она могла? А кстати, не стоит ли проинформировать прессу о поступке Ринкель? Послышалось неуверенное бормотание.

— Пол, ты ведь работаешь на той же кафедре, — сказал вдруг один из лингвистов.

— Нет, ее дело не представляет интереса для общественности. — Пол запротестовал так яростно, что два рассудительных диахрониста отступили на шаг назад, а еще один так высоко поднял брови, что они стали похожими на два нарисованных на лбу циркумфлекса.

Пол и сам удивился, насколько сильно он противится этой мысли, он не хотел, чтобы о никчемности Ринкель стало известно широкой публике, чтобы на нее напали газеты, чтобы вся ее научная деятельность была поставлена под сомнение. С огромным облегчением Пол вспомнил, что они всего лишь филологи. Общественность должна быть проинформирована, если медик подтасует результаты онкологических исследований, но если пара филологов смошенничает с количеством предлогов в том или ином диалекте или украдет у коллеги проект, то такое событие может заинтересовать весьма ограниченный круг людей и вряд ли нанесет ущерб обществу. Историки языка покачали головами, сделали пару шагов вперед, брови третьего выпрямились и упали на место, потому что все трое поняли, что Пол прав, но тем не менее они были немного подавлены осознанием своей незначительности для нации.

— Но я слышал, что украденный проект был весьма серьезным, — довольно слабо возразил один из них (тот, что с бровями) после короткой паузы.