Хелене Ури - Лучшие из нас

— Я никогда не открывала окошки в рождественском календаре заранее, — продолжала Нанна. — Никогда. Я ждала и откладывала на потом.

Уголки его рта немного дернулись, когда он вспомнил, что в детстве по какой-то непонятной причине всегда получал рождественский календарь отвратительного качества, особенно же плохо были сделаны окошки, всегда имевшие странную тенденцию открываться сами по себе еще в начале декабря.

— Вот какая у меня мечта, Пол…

Он по-прежнему молчал, но внимательный наблюдатель (а Нанна, вероятно, была именно таким наблюдателем) заметил бы, что он расцепил руки и убрал их в карманы.

— Я хочу, чтобы в день презентации мы встали рядом и рассказали о проделанной нами работе над «РЕВ 21», и когда все будут смотреть на нас, вот тогда, Пол, тогда мы возьмемся за руки и дадим всем понять, что мы — пара. А если они не поймут, мы закричим об этом! Пожалуйста! — Она склонила голову набок и быстро заморгала. — Иди сюда!

Пол подошел к ней.

— Скажи да, Пол.

— Ну ладно, Нанна, раз это так для тебя важно, — ответил Пол. — Конечно, мы можем подождать, Нанна! Осталось недолго.

— Просклоняй для меня fjorðr, — попросила Нанна. Она откинулась на арбузно-красный диван и показалась Полу необычайно желанной, он внезапно вспомнил, что ее соски такого же цвета, как и клубничная карамель, и что у нее в паху есть крошечная родинка. Своим глубоким красивым голосом Пол стал склонять существительное «фьорд» на древненорвежском, перечисляя формы четырех падежей и двух чисел — fjorðr, fjorð, fjarðar, firði, firðir, fjorðu, fjarða, fjorðum, — а на полу быстро росла куча из одежды. Когда он дошел до формы fjorðr, то есть до единственного числа родительного падежа, на ней осталось только нижнее белье, а когда он прошептал форму множественного числа дательного падежа fjorðum ей в волосы за ушком, оба были уже нагими. Он кусал ее за ухо немного сильнее, чем на эскалаторе.

— Моя маленькая глупенькая свинка-копилочка, — сказал он (и промурлыкал еще несколько слов, слишком глупых и непристойных, чтобы приводить их здесь, что-то насчет щели, которая есть у копилки-свинки на розовом поросячьем тельце).

Они сидят в Старом Актовом зале в историческом здании университета, расположенном в центре города. Сейчас самый конец апреля, понедельник, на улице сыро и дождливо. Весь мир окрашен в серые, грязно-белые и коричневые цвета. В Блиндерне еще кое-где лежит снег, а здесь, в центре, только в самых тенистых углах остались полурастаявшие гнилые сугробы. Песок, которым зимой посыпали улицы, лежит грязными кучами на тротуарах. Весеннее солнце дарит жизнь, но не знает жалости. Собачьи экскременты, мокрая бумага, палочки от прошлогоднего мороженого, все, что на протяжении долгой зимы было скрыто снегом, теперь доступно взорам. Весна пришла за один день, и тепло наступило так быстро, что дворники не успели даже приготовить свой инвентарь. Но на клумбах вдоль Национального театра и в Дворцовом парке проклюнулись первые крокусы: своенравные взрывы беззастенчивого лилового и яркого желтого.

Низкое весеннее солнце светит между колоннами Domus Academica. [69] Академический дом (лат.). Его свет пробивается через высоко расположенные окна исторического здания университета, построенного в 1854 году, и падает прямо в Старый Актовый зал, освещая картину на плафоне и заставляя сверкать желтые стены и красный бархат.

В этот жаркий апрельский день исполняется ровно одиннадцать месяцев с того дня, как Эдит Ринкель поймала пчелу и осторожно выпустила ее из окна своего кабинета. Пол, конечно, этого не знает, но зато он знает (хотя он и не тот человек, который легко связывает события и даты), что сегодня исполняется семь месяцев с того дня, когда они с Нанной встретились в огромных стеклянных дверях кафедры футуристической лингвистики. Прошло ровно семь месяцев с того волшебного мгновения, когда они застыли, глядя друг на друга, между вибрирующими створками автоматических дверей. Полу досадно, что прошло семь месяцев, а не девять. Сейчас он испытывает влияние своей матери, неоспоримой королевы бульварной литературы, отдающей предпочтение прозрачным символам.

В девятимесячных отношениях была бы чудесная, милая символика, думает Пол. Но сам тут же признает, что это дешевая аллегория, хотя, с другой стороны, у них с Нанной есть ребенок, ведь они вместе создали «РЕВ 21». Пока у них есть только это дитя, но оно по крайней мере прекрасно развивается, ему поют дифирамбы, а рождение этого дитяти празднуется как раз сегодня. Он бесконечно гордится как мамой и ребенком, так и собственным вкладом. Нанна находится где-то рядом, она в том же здании, что и он, и скоро Пол ее увидит, скоро она расскажет об их детище всем этим людям.

Пол сидит в первом ряду. Сегодня утром он проснулся в шесть часов почти в лихорадке и с каким-то щекотанием в животе, он помнит эти чувства с детства, именно с ними он просыпался рано утром в день рождения и 17 мая. [70] Национальный праздник — День Конституции Норвегии. В зале тоже ощущается беспокойство и любопытство, коллективное любопытство, словно публика является единым организмом, большим зверем, который громко дышит и нетерпеливо ждет, шевелит огромным количеством ног, нервно скребет каблуками по полу, постоянно покашливает то одной пастью, то другой. И вот зверь затихает.

В одну из боковых дверей входит декан, одетый в мантию, и степенно шествует к высокой белой кафедре. Он поднимается, кладет на нее руки, торжественно оглядывает неподвижно сидящую, затаившую дыхание публику и приветствует собравшихся. «Welcome, — говорит он, — welcome to this day of joy, and I dare say of glory, for Norwegian research within the field of humanities». [71] Добро пожаловать. Приветствую вас в этот радостный день, не побоюсь сказать — в день триумфа норвежских гуманитарных исследований (англ.).

Когда декан заканчивает, на трибуну поднимается Паульсен, его представляют как заведующего кафедрой, взрастившей этого замечательного ученого, кандидата наук Нанну Клев, автора проекта.

Фред Паульсен одет в новый темный костюм. Поначалу он выглядит совершенно растерянным, но откашливается, произносит несколько приветственных фраз на прекрасном английском, делая частые нервные паузы, и в конце своей речи зачитывает совершенно не подходящее к случаю и довольно бессмысленное стихотворение Греверюда (кстати, прекрасно переведенное на английский язык стипендиаткой-блондинкой с кафедры британских и американских исследований).

Настала очередь Нанны. Она неожиданно появляется у кафедры. Костюм цвета слоновой кости сидит на ней великолепно. («Он стоил слишком дорого, Пол, — жаловалась она ему накануне, но была довольна, — я ведь должна прилично выглядеть. О, Пол, как же я боюсь!»)