Леонид Сергеев - До встречи на небесах

Мазнин и Кушак могли просадить весь гонорар, Яхнин в день выплаты в ЦДЛ не появляется. Кстати, Козлов пошел еще дальше Яхнина — подвозит друзей на своей машине и берет с них деньги «на бензин». Ну, Козлов ладно, он слегка тронутый и мне не друг — только приятель, но Яхнин-то один из ближайших! Неужели он, идиот, не понимает, как омерзительна его пламенная страсть к деньгам. Повторяю, какой он после этого умник?! Ведь ясно — ум человека прежде всего в умении смотреть на себя со стороны, да желательно объективно.

Ну вот, отколошматил Яхнина и стало полегче. Что еще сказать о нем, старикашке? Вот вспомнил. Когда меня перестали печатать в детских издательствах, он поступил по-дружески — выступил в «Малыше», сказал обо мне добрые слова, настроил И. Токмакову на благосклонный лад и та выдавила:

— Да, Сергеева надо печатать.

Как-то бывшая жена Кушака кобылица Дюймовочка презрительно фыркнула мне в лицо:

— …А что ты написал? Ничего стоящего!

— А «Утренние трамваи»?! — набросился на нее Яхнин.

— Ну, подумаешь! Всего одну книжку!

— А этого мало? — вскричал Яхнин, и я понял — нанесенное мне оскорбление он воспринял, как настоящий друг, точно плюнули ему в душу. Он защищал меня и от других нападок — дальше, может, вспомню; защищал не раз и не два, и это ему, несомненно, на небе зачтется.

Из всей нашей писательской братии Яхнин больше всех уважает Успенского и Коваля. Однажды выпивали с Ковалем и тот, как всегда, вначале отпустил в мой адрес дежурное:

— Ленька пишет, как я.

Потом похлопал и Яхнина:

— А ты пишешь сердцем.

Яхнин весь зарделся:

— Спасибо, Юр! (для него эта похвала значила много).

А между тем Коваль, старый филин, лицемерил — он никогда не читал Яхнина больше одной строчки; «не могу читать, очки слабоватые», — выпячивал губы и подмигивал мне.

Со слов Яхнина я знаю — он был отличным баскетболистом, первоклассным бегуном, отменным пловцом (плавает он, действительно, здорово); наверняка у него были и другие спортивные достижения, хотя, сейчас, глядя на его бесформенную фигуру, в это трудно поверить — сейчас он попросту развалина. Впрочем, для молодых людей все мы теперь — жалкое зрелище; они не могут представить нас подтянутыми, с крепкими мышцами, горящими глазами; им кажется, что мы никогда и не были молодыми. Обидно до чертиков, ведь мы отлично помним себя в среднем возрасте, когда ничего не болело и мы не знали, что такое усталость, когда делали «стойки» на каждую симпатичную женщину, и они не оставляли нас без внимания. Не оставляли, и еще как! В те годы, несмотря на неустроенность и всякие передряги, в нас кипела жажда жизни и будущее представлялось вечно цветущим садом. Да что там говорить! Вернусь к Яхнину.

Чуть ли не в сорок лет Яхнин стал собирать издательские договора для пенсии — умора! При этом вечно жалуется на безденежье, но я-то думаю, имеет пару сберкнижек, на которых лежат немалые суммы. Бывает, начнет хныкать:

— Не знаю, как дожить до гонорара.

А я ему сразу:

— Сними с книжки!

— Там уже ничего нет.

— Сними с другой! Не жмись!

В ответ этот шельмец только хихикает:

— Все мы нищие, хе-хе.

А потом забудется и сообщает, что на книжной ярмарке от «Армады» у него десять(!) книг. И сразу ясно — за них он получил кругленькую сумму, то есть, стремительно разбогател. Я долго наивно ждал, что однажды Яхнин соберет друзей, закатит щедрую пьянку, каждому из нас отгрохает по дорогому подарку (мне не помешала бы новая малолитражка, надоело возиться со старым драндулетом). Но разве от Яхнина дождешься таких жестов, он все копит, выгадывает — похоже, планирует в скором времени перебраться куда-нибудь на курорты Испании.

Сын Яхнина, верзила, отслуживший в армии, но Яхнин постоянно держит его под крылышком; даже когда сынку бахнуло тридцать, ежедневно звонил и уточнял:

— Что ел? Разогрел ли кашку?..

Кстати, когда его отпрыска забирали в армию, Яхнин нажал на военкомат и добился, чтобы сыночек служил в Подмосковье, а позднее приезжал в воинскую часть, узнавал у начальства «не слишком ли перегружают заданиями его чадо?».

Сын заносчивый тип; поступил в архитектурный институт (с помощью отца, разумеется, — там в дирекции его сокурсники), но с начала «перестройки» стал художником — делал откровенно шарлатанские работы, полнейшую муть («Яичница» — желтое пятно на двухметровом полотне. Или «Свобода» — звезда за колючей проволокой), но «художника» раскручивали всякие дельцы от искусства, доставали оплачиваемые в валюте халтуры (например, расписывать агитационный самолет «демократов» на выборах). Вначале Яхнин поджимал губы:

— Ничего не понимаю в его работах. Этот концептуализм… И надо же, мы в его возрасте ничего не имели, а у него своя выставка, буклет, мастерская, иномарка, катает в Финляндию…

Потом, когда на сынка посыпались деньги, Яхнин стал всячески превозносить его:

— Он живет в Италии на вилле. Он один из самых известных на Западе… Галерейщик продает его картины за тысячи долларов… Иначе нельзя, надо держать марку фирмы…

Сейчас его сынок уже соучредитель сразу трех строительно-оформительских фирм и, наверняка, вскоре станет одним из заправил столичного бизнеса — ну, то есть переплюнул отца в сто крат. Вот такие дела, такие птицы эти Яхнины, такой у них хищный нрав.

Кстати, с начала «перестройки» сразу стало ясно — для кого литература смысл жизни, а для кого способ безбедно жить. Прозорливый старикашка Яхнин, в страшной тревоге, сразу заявил:

— Если мне перестанут давать работу в издательствах, пойду контролером в метро. Я уже узнал, они неплохо получают.

Он, находчивый, с острым нюхом, старый хрыч, всегда знает, когда и куда сделать крен и уже заранее организовывал свое будущее. Вообще вся жизнь Яхнина похожа на некий график, где его благополучие круто прет вверх.

Яхнин трусоват. Как-то после выпивки мы с Ковалем садимся в мою машину, чтобы ехать в мастерскую к художнику Стацинскому, а Яхнин тянет:

— Не-ет, не поеду, у меня дела, надо еще кое-что сделать.

— Ладно, — говорю, — садись, доедешь с нами до метро.

— Да нет… я дойду…

— Боишься! — заключил Коваль. — Ленька и поддатый отлично водит. Я с ним ездить не боюсь.

— Если и гробанемся, в неплохой компании будешь лежать, — хмыкнул я.

— Не-ет, не поеду…

Поступал Яхнин и гнусновато, при этом прикидывался простодушным, будто все делал без злого умысла. Будучи членом бюро детской секции (влез, прохиндей, туда неспроста — какая-никакая власть — он всегда старался крутиться в верхах; сейчас и вовсе зам. президента Сэфа), он на собрании, в числе вновь принятых в бюро, вместо Мезинова назвал кого-то из «своих» (сделал вид, что не заметил), пока в зале не раздались возмущенные крики.