Леонид Сергеев - До встречи на небесах

— В эмиграционной службе одни евреи, — рассказывал Красильников. — Говорят открытым текстом: «две тысячи долларов и вы получите гражданство». Мне, русскому из Костромы, надо доказывать, что я русский. Ну а кавказцам за деньги тут же дают российское гражданство.

Я не понаслышке знаю, каково находиться в чужой среде — тринадцать лет прожил в Татарии, но даже тогда, в гораздо лучшие времена, с трудом принимал другую культуру. У меня было много друзей татар — они такие же люди, как все, но я так и не смог выучить их язык, не смог запомнить ни одной их песни, не понимал, почему на праздник (в двадцатом веке!) делают жертвоприношения… Татария замечательна по своему, но там — хоть убей, я всегда чувствовал себя чужаком, меня всегда тянуло на родину. Видимо, все-таки правомерно понятие о несовместимости культур. Необходимо добрососедство, а не искусственное совместное проживание — это против природы, как ни крути (ведь у всех свои традиции, обычаи, и все хотят их сохранить).

Что Татария! — я даже в Европе чувствовал себя не в своей тарелке, несмотря на потрясающий прогресс и высочайший жизненный уровень западников. Из Франции и Англии меня тянуло в мою нищую Россию. Такой уж я дуралей, как кулик не могу без своего болота…

Киплинг говорил: «Запад есть Запад, Восток есть Восток и им никогда не сойтись». Я не расист, но думаю, было бы лучше, если бы каждый жил на своей родине, чтобы одна этническая община не навязывала другой свою культуру — пожалуйста, приезжай, как гость. Ну, еще когда общины небольшие и растворены в государствообразующей нации, это куда ни шло; это даже придает многоцветие стране, но когда какая-либо община главенствует над коренным народом, это уже не лезет ни в какие ворота. Не случайно, в Европе уже ширятся движения против эмигрантов.

А что творится у нас? Дальний Восток все больше заполняют китайцы, Ставропольский край — чеченцы, Тверскую и Саратовскую области — дегестанцы (многие ведут себя нагло, не просто как новые хозяева, а как завоеватели); в Московской области уже полтора миллиона азербайджанцев (вся торговля под их контролем; Лужков омусульманил и Москву), а русских из «ближнего зарубежья» не очень-то прописывают (как Красильникова). Если дело и дальше так пойдет, скоро наша страна будет другой, уже не Россией. Политолог Цыпко прав: «До тех пор, пока Россией не будут управлять русские, ничего хорошего не будет».

Кстати, много лет евреи кричали, что их не выпускают на «историческую родину», а теперь, когда ворота открыты, почему-то не очень спешат в Израиль; понятно, теперь они захватили власть в «этой» стране и могут наживаться, облапошивать доверчивый народ («паразитировать на нем», по выражению Мазнина), а в «своей» стране не очень-то развернешься — там все ушлые, их не проведешь. Наверно, в Израиле, среди своих, евреи такой же народ, как все народы, но, проживая в других странах, они пытаются эксплуатировать инородцев, всюду протаскивают своих, стараются занять главенствующее положение, выгодные должности (разумеется, в массе своей, не все). Сейчас, на примере России, это видно отчетливо, даже чересчур отчетливо.

Так вот, в тот давний приезд Красильников подарил мне свою книжку для детей; прочитав его рассказы, я испытал облегчение, словно вышел из душной комнаты на солнечную улицу, словно после выставки абстрактной живописи, несущей разрушительную, злую энергетику, увидел умиротворяющие пейзажи Шишкина. Рассказы Красильникова продолжают традиции русской детской прозы (конечно, они окрашены колоритом Средней Азии, иначе и не может быть, ведь экспозиция, атмосфера — основа прозы). Это особенно важно сейчас, в период засилья западной массовой культуры: всяких черепах-каратистов, монстров, космических воинов. Уже сами западники в панике — то и дело говорят о нервном истощении детей от «монстров», а наши дельцы от искусства выпускают их со все нарастающим валом. На фоне этой чертовни рассказы Красильникова выглядят настоящим откровением; в них вечные простые истины и проводится понятная ребенку мысль: делать добро необходимо не только потому, что приобретаешь друзей, но и потому что собственная жизнь наполняется смыслом. Читая эти рассказы, я чувствовал — совершенно незнакомые люди, становились мне близкими знакомыми — ведь в сущности заботы и мечты большинства простых людей на земле одни и те же или очень схожи.

Закрыв книжку, я вновь, спустя сорок лет, побывал в Средней Азии, и ностальгия по нашей, еще совсем недавно великой, стране растеребила душу, а злость к «реформаторам» вспыхнула с новой силой.

Красильников доверчивый провинциал — смотрит на столичных литераторов, как на богов; случается, он бросается словами — может наобещать с три короба — «позвоню, приеду, возьму бутылку» — и пропасть, но он, старый черт, крепкий и по-настоящему искренний прозаик и, несмотря на сложные условия, каким-то странным образом сохранил светлый взгляд на жизнь (что сейчас встречается крайне редко в нашем поколении), хотя и, как все мы (ну, чуть реже), сжигает последнее здоровье в выпивках; общаясь с ним, я думаю — все не так уж и плохо, если еще есть такие люди и, кто знает, может все повернется к лучшему.

Опять я о себе, да о Красильникове разошелся, а ведь надо закончить о старом песочнике Мезинове. Хорошо хоть спохватился, а то еще не известно, куда бы занесло — склероз, что ли, крепчает? — потому и очерки получаются сумбурными. А то, что много болтаю о себе — ну, куда денешься — воспоминания о других по касательной задевают и тебя, и здесь трудно оставаться в тени; да и зачем прятаться, если на фоне дремучих приятелей можно показать свой светлый образ?

Ну, а Мезинов, Мезинов… Все чаще его мучает давление и глаза стали совсем некудышными — при чтении снимает очки и водит носом по страницам (а ведь в молодости, словно кот, видел в темноте), но о Божьем царстве при нем лучше не заикаться — сразу обрежет, он собирается стать долгожителем, у него еще навалом всяких планов.

Сейчас он сдает квартиру (понятно, не от хорошей жизни), а сам с женой и собаками обитает на даче, правда обзавелся мобильным телефоном — ему, деловому, без связи с городом никак нельзя. Перед его отъездом мы договаривались встретится, но он замотался с делами, и вот уже больше двух месяцев, как не видимся — для нашей дружбы огромный срок. Мне его, старого зануду, сильно не хватает.

Надо же! — только поставил точку, как он позвонил (почувствовал, что думаю о нем):

— Приезжай! Выступишь в местной школе, сделаешь богоприятное дело, тебя давно ждут. Потом посидим у меня, выпьем, поговорим, послушаем пластинки. Приезжай один, никого не бери, ну их всех на х… Обнимаю тебя и жду!