Станислав Олефир - Колымская повесть

Я несколько раз намекал бабе Мамме, что так делать нехорошо, но она оставляет все мои намеки без внимания. Приходится вешать лобик над своим изголовьем, объясняя, что это портрет вождя мирового пролетариата Карла Маркса, а значит и деда Кямиевчи с бабой Маммой. Уж мои-то хозяева пролетарии — дальше некуда! Пусть, мол, глядит и размышляет, какую жизнь у нас построили пролетариям, руководствуясь его заветами. Утром, проснувшись, я здороваюсь с портретом по-эвенски: «Дорова, этикэн!» (Здравствуй, дедушка! — эвенск.) и в полутемной яранге мне кажется, Карл Маркс заговорщицки подмигивает мне.

Возле столика у каждого обитателя нашей яранги постоянное место. Самое теплое и удобное то, что рядом с печкой, принадлежит Остычану, дальше располагаюсь я, потом дед Кямиевча с Ханаром и, наконец, баба Мамма с Кабявом и Мунруканом. Гости, пусть их будет хоть целый десяток, протискиваются между мною и дедом Кямиевчей.

Остычан во время еды ведет себя скромно. Дашь кусочек мяса или косточку — съест, не дашь — лежит, смотрит в угол яранги и, если бы не вздрагивающий хвост, можно подумать, что наше застолье его ни капельки не волнует. Ханар, тем более, Кабяв с Мунруканом такой выдержкой похвалиться не могут. Каждый кусочек мяса, каждую ложку каши они провожают откровенно голодными взглядами, поскуливают, то и дело сглатывают, слюни. При этом их морды всего в каком-то полуметре от наших ртов, это действует мне на нервы, и я начинаю читать собакам мораль. Мол, от такого поведения они могут заболеть язвой желудка. Баба Мамма понимает мое состояние и делает вид, что ее тоже раздражает назойливое поведение собак. Но, тем не менее, каждую минуту сует им то косточку, то рыбью голову, то кусочек сахара. Деда Кямиевчу мои нервы тревожат мало. Он каждый кусок мяса делит пополам, себе забирает лучшую часть, худшую сует Ханару. У пса на морде укоризна. Я, мол, понимаю, ты здесь хозяин, но зачем так наглеть! Дед Кямиевча, словно устыдившись, отрезает от куска лежащего на столе сливочного масла солидную пластину и отправляет в пасть Ханару. Остальные собаки только провожают угощение взглядами…

Недавно дед Кямиевча предупредил меня, что после смерти мы все будем вариться в котлах. При этом никому не будет исключения — ни грешным, ни праведникам. Только и того, что котлы грешников будут поглубже. И вот здесь вся надежда на собак. Если у тебя при жизни была любимая собака, она постарается выхватить из кипящего варева хоть один твой волосок. После чего все твои мучения закончатся, и ты переселишься в рай северного исполнения. Там никаких, понятно, райских птиц и нежных песнопений, зато много упитанных оленей, юколы и неразбавленного спирта.

По моей просьбе баба Мамма пересказала эту легенду. Все в ней выглядело примерно так, как и в рассказе деда Кямиевчи. Только вместо неразбавленного спирта рай у бабы Маммы изобиловал индийским и тридцать шестым чаем, сгущенным молоком и папиросами «Беломорканал» фабрики Урицкого.

Вместе с людьми и их собаками от нашего стола получает свою долю и горящий в нашей печке огонь. Баба Мамма садится обедать с таким расчетом, чтобы с правой руки у нее находилась печка. Прежде, чем отправить в рот кусочек вареной оленины, подогретой на печке юколы или пластинку голландского сыра, которого нам привезли два больших ящика, баба Мамма бросает кусочек огню. Туда же при случае выплескивает, едва ли не полкружки вина или водки. В печной дверке для этого прорезано специальное отверстие, напоминающее окошко кассы в нашем кинотеатре. Сверху полукруглое, снизу прямое. Мне кажется, вот-вот из печки выглянет кассирша и поинтересуется: «Вам, на какой сеанс?»

Любопытно, что все свои жертвоприношения баба Мамма выполняет без признаков малейшего благоговения. Просто между делом отправляет в огонь немного еды или питья, словно подкармливает спрятавшуюся в печке собаку или другое милое ее сердцу существо.

Сразу по приезду в стойбище я смастерил бабе Мамме новую печку. Сделал ее вместительней прежней, главное, с широкой трубой. Из-за узкой трубы прежняя печка горела неважно и при малейшем ветре, дым шел в ярангу. Все сделал аккуратно, даже приспособил под защелку эбонитовую ручку от бульдозера, чтобы не обжигать пальцы, когда подкладываешь дрова. В дверце для лучшей тяги проделал два ряда дырочек. Баба Мамма сначала обрадовалась новой печке, но, увидев эти дырочки, скисла: «Как я буду кормить огонь? Через трубу бросать, что ли?» Пришлось все переделать, хотя с окошком-кассой тяга стала хуже, кроме того, угли могли вывалиться на пол…

В стойбище с почтением к огню относится не только баба Мамма. Чем бы ни были заняты пастухи, а все время прислушиваются к горящему в печке огню. Если задумал какое-то дело и огонь при этом тихо пыхнул, — значит, все нормально. Тебя в этом деле ждет удача, и можешь начинать его, без всякого сомнения. Если же огонь пыхнул слишком громко и как бы протестующее, значит, задумка зряшная, и лучше всего от нее отказаться.

Когда играем в карты, Элит подолгу вертит в пальцах валета или даму, ждет, как на это отреагирует огонь. Пыхкает тихо — ходит, не пыхкает никак — выбирает другую карту. И выигрывает чаще других.

Дня три тому назад все пастухи собрались в бригадирской яранге, чтобы обсудить, как им лучше собрать разбредшихся по тайге оленей. Сейчас наше стадо пасется в густом лиственничнике, стоит оленю чуть отойти в сторону, как за деревьями его не разглядишь. Решили прочесать тайгу от устья реки до богатой скалистыми останцами сопки Кадар. В том месте можно всех оленей собрать, как в кармане. Битый час спорили, куда пойдут Элит с Абрамом, куда я с Толиком и Сережкой, куда дед Кямиевча с бригадиром. Решили взять с собою обе портативные рации, чтобы согласовывать все в процессе работы.

— Когда завтра выходим? — поинтересовался уже у выхода из яранги Толик. — Боюсь, за день прочесать всю долину не удастся.

— Поднимаемся часов в пять, чтобы в полшестого уже выйти, — сказал бригадир Коля. — Нужно прихватить с собою уздечки. Мне кажется, что…

В это мгновенье тихо мирно дремавший в печке огонь вдруг пыхнул до того сильно, словно там взорвался патрон. Коля прервался на полуслове, задержал взгляд на печке и, почти не меняя интонации, продолжил: — Завтра никуда не идем. Завтра всем объявляется выходной…

Я с удивлением рассказал о случившемся бабе Мамме, та похвалила бригадира Колю за такую рассудительность, затем рассказала легенду:

«В давние времена по колымской тайге кочевал охотник. Был он молодой, сильный, удачливый. Ничего не боялся. На медведя с ножом ходил, росомаху даже по маленькому снегу догонял, дикого оленя-буюна одной рукой на аркане удерживал. Как-то собрался на охоту и говорит жене: „Снежного барана добуду. Вчера на сопке много баранов видел. Нужно припасти вкусного мяса, да и теплая шкура на зимние одеяла нужна“.