Станислав Олефир - Колымская повесть

Баба Мама очень внимательна ко мне, за каждое ведро воды или полено говорит «Спасибо» и расхваливает, будто я совершаю не знать какой подвиг. Сама же без всякого «Спасибо», на одной ноге делает тысячу дел. Следит за огнем, переставляет кастрюли и чайники, натирает чайной заваркой снятый с оленьих ног камус, шьет штаны из шкуры летнего оленя-мулхана, выходит на радиосвязь с соседним стойбищем, меняет лиственничные веточки под разосланными на полу шкурами, следит за поставленным на лепешки кислым тестом и попутно рассказывает о когда-то случившейся в этих краях беде. У бабы Маммы удивительная память на даты и фамилии, она называет их, не задумываясь:

— В феврале сорок первого года, — рассказывает она, — наяханские милиционеры возле Усть-нелькечана двух зеков убили. Тогда на Буксунде большой лагерь для заключенных был, некоторые убегали, а милиционеры их убивали. Некоторые убегут, куда идти совсем не понимают, кушать нечего, одежда плохая. Они в нору из снега залезут и сидят как куропатки, пока не умрут. Всем приказ был, кто мертвого зека в тайге найдет, руки нужно отрубить и милиционерам отдать. За это премия. А некоторых милиционеры сами догоняли и сразу убивали. Тогда премия им была. Порядок такой был.

Милиционеры руки этим зекам отрубили, в мунгурку спрятали и вместе с каюром Эвринги повезли на собаках в Буксунду, чтобы узнать, как фамилия. Там в лагере несколько тысяч зеков было, а на руку посмотрят, сразу скажут, у кого ее отрубили. Вот и повезли, чтобы посмотреть.

Тогда много собачьих упряжек по Колыме бегало. Этих каюров, что на собаках ездили, нарочными называли. Вот Эвринги и был нарочным. Отвез он милиционеров, а тогда на Буксунде много зеков гриппом болели. Их врачи старательно лечили, но все равно многие умерли. Кормили очень плохо, одежда неважная, очень слабые были, поэтому многие сразу умерли.

Эвринги не стал милиционеров дожидаться, поехал домой, но уже в дороге ему стало плохо. Говорит, голова очень кружится, даже смотреть больно. За весь перегон ни одной кружки чая не выпил. Собакам юколы бросит, полежит немного, пока собаки все съедят, и снова едет. Его в больницу положили, уколы сделали, он долго болел, но все равно выздоровел.

Уже на второй день, как приехал Эвринги, у нас тоже люди стали болеть и умирать. Температура большая поднимается, прямо человек сознание теряет, а потом умирает.

У нас в Гарманде военфельдшер был. Кит фамилия. Люди его очень любили. Уже совсем волосы белые и в очках маленьких, которые на веревочке привязаны, ходил, но все хорошо по-эвенски понимал, многих людей вылечил. Жена у него Клара Яковлевна учительницей в школе была. Вдвоем в нашем поселке жили. Когда гриппом все болеть начали, тех, кто заболел, Кит с Кларой Яковлевной приказали в школу таскать. В классах шкуры постелили и людей так уложили.

Которые уже умерли, тех в сруб складывали. Дом в Гарманде новый начали строить, вот сруб и выложили. В этом срубе до самого верха мертвых набросали, прямо, как оленьи туши на складе. В нашем поселке тогда сто сорок восемь человек умерло. А еще многие умерли в Наяхане, Камешках. В Гижиге многие умерли.

Которые оленей пасли, тоже очень многие умерли. Олени без присмотра пасутся, а пастухи мертвые в ярангах лежат или прямо в тайге горностаями обгрызенные. В стойбище собаки горностаев гоняли, а в тайге, кто гонять будет?

Я совсем молодая была, в школе военфельдшеру старательно помогала. Чаем тех, кто заболел, поила, на голову мокрые тряпки клала, успокаивала. Которые уже умерли, тех в коридор складывали, потом на нартах в сруб отвозили.

В учительской мамина сестра лежала. Я ее подстригла, она уже знала, что скоро умрет. Просит, приведите мне детей. Ей говорят, нельзя приводить, заразить можно. Она говорит, я их целовать не буду, только посмотрю. Так и сделала. Привели детей, она на них посмотрела, потом вот так за головы подержалась и говорит. «Идите домой». Мальчиков увели, а она скоро умерла.

Потом из Наяхана заключенных пригнали, они большую яму выкопали, всех вместе зарыли. У кого мать или отец живые остались, тех отдельно хоронили, а у кого никого не было, — в яму.

— Там какой-нибудь памятник поставили?

— Зачем, памятник? Крест с птичками поставили, и так нормально будет. Тогда нужно было тех, кто живой остался, хорошо кормить. Сирот много было, стариков, которые даже ходить не умели, много в школе лежало. Тогда нельзя было забивать даже собственных оленей. Приказ такой был: если кто личного оленя забьет, того сразу в тюрьму. Когда грипп начался, разрешили оленей забивать, чтобы всех хорошо кормить. Много горя у нас было, люди за одну ночь белые делались. Вчера голова у него голова вся черная, а утром уже белая.

Потом снова заключенные на пароходе нам корь привезли. От нее в Гарманде семьдесят шесть человек умерли. И в других поселках, и возле оленей тоже многие умерли.

— А хоронили где? Снова большую яму копали?

— Кто где умер, там и хоронили. Потом в Эвенске прямо на могилах начали дома строить. У нас раньше так никогда не делали. Грех! Только Хардани свою дочку откопал и зарыл в другом месте. Остальные там остались. Где сейчас райком партии, аэропорт, больница — как раз всех захоронили. Теперь люди, которые там живут, спят плохо, болеют, жить плохо стали. А разве можно сверху на умерших хорошо жить?

Я сбегал к дюкалу, посмотреть, как коптится мальма, и, возвратившись, спросил бабу Мамму, как они относились к зекам? Мне говорили, что местные на них охотились. Те из лагерей убегали, а эти охотились.

Баба Мамма пожала плечами:

— По всякому относились. Некоторым мясо давали, штаны или кухлянку давали, а тех, которые оленей убивали или хотели пастухов убить, чтобы карабин забрать, тех убивали. Потому что они как голодная росомаха, только один вред людям делают. Некоторые наши пастухи, потому что много зеков везде шарахалось, даже боялись оленей пасти. — Чуть помолчала, улыбнулась и продолжила. — Некоторые наши женщины хотели за зека замуж идти. Которые зеки уже из лагеря отпущенные были, в колхозе пастухами работали. Нормально работали. Старательно. Даже в беговании на нартах участвовали. Только русские очень тяжелые, олени быстро устают, поэтому никогда не побеждали.

Баба Мамма наклонилась к печке, поправила горящие дрова, затем внимательно всмотрелась в меня, словно пытаясь угадать, на сколько важны мне ее слова, наконец, спросила:

— Знаешь, почему Абрама так зовут? Это его так зеки назвали. Женщина одна. Бася Давидовна назвала. Когда зеки вместе с вербованными в Эвенск на пароходе приехали, сразу в Эвенске, а потом и других поселках все корью заболели, военфельдшер Кит с Кларой Яковлевной уже в Магадан уехали, в школе молодые учительницы работали, совсем по-эвенски не понимали.