Ольга Новикова - Гуру и зомби

Похоже на показания жертвы маньяка. Под видом освобождения от комплексов – порабощение, подчинение человека человеку.

Современность.

Трехглавого гуру Маркс – Энгельс – Ленин зарубил меч перестройки. Взявшие власть сразу стали искать зомбирующую идею для своего укрепления.

Горбачев оперся на Запад с его пропагандой общечеловеческих ценностей. То есть перелицевал ленинский пролетарский интернационализм. В России не сработало, а нации вообще предпочли отделиться.

Ельцин действовал на ощупь. Сев на столичный трон, поначалу даже встречался с чернорубашечной «Памятью», любимым писателем называл Бондарева, который в вечерней телевизионной проповеди вкрадчивым голосом призывал: «Мужество каждый день». Посвященные знали, что это девиз тех самых «памятников».

Проповедников-дилетантов на телеэкране сменили профессиональные обольстители. В каждый дом, как родные, вошли Кашпировский и Чумак, удовлетворяя потребность масс в зомбировании. Продержались исторически короткое время, которого хватило, чтобы приемом воспользовались разнообразные умники вроде Нестора.

А власть? Она уже изобрела амплуа главного гуру.

А идеология? Пока хватило громогласного поиска национальной идеи. Процесс идет.

Но вот уж лунного луча сиянье гаснет…

Утро, встали все давно.

Ночное легкомыслие заперто в чемодан.

Три часа до отлета…

Впереди – многочасовое сидение: в такси, в самолете, снова в машине. Надо бы выгулять ноги.

За завтраком Василий вспомнил, как горделиво сказанул Юне, что знакомство с городом считает состоявшимся, если побывал в его главной картинной галерее. Побахвалился. Мол, город как женщина – в душу ее сперва надо заглянуть… В Лилле, например, обнаружил музей изящных искусств, где набрел на босховскую ленту Мебиуса, из которой вылезают уродливые порождения разума, в пейзаже Коро углядел на самом дальнем плане красное пятнышко на корсаже пейзанки, наклонившейся к воде…

А как насчет Нольдебурга?

С последним глотком кофе Василий решает пойти на экскурсию. Внизу, на стойке у портье, хватает карту с местными достопримечательностями и почти бегом несется в музей. Благо он совсем недалеко от гостиницы.

Каков город, такова и живопись, которую он выставляет напоказ. Средние художники немецкого Возрождения, импрессионисты не из первого ряда. И вдруг – Гойя. Везде можно найти изюминку. Два мужика тащат полураздетую бабу. Куда?

Да, не зря забежал. Даже осталось минут десять на зал с современностью. Хотя что там может быть интересного… Посреди огромной светлой комнаты обычно навалят кучу хлама, символизирующую хаос или чью-нибудь неприкаянность. Видал и валенки, и телогрейки, и гнилушки деревянные. Хорошо, если без натурального запаха… Но все равно же путь к выходу лежит через анфиладу с актуальным искусством. Иначе – назад возвращаться, то есть более длинная дорога через уже освоенные залы.

Не замедляя шага, Василий минует стену с огромным зеленым квадратом. Малевич, приспособленный к модной борьбе за экологию. Тиражируют русские открытия.

Не останавливается возле станка, в котором со скрежетом и скрипом двигаются выставленные наружу болты и спицы. Надо же, неужели самого Тэнгли отхватили?

Устаешь, однако, от условных форм. Когда новатор на новаторе сидит и новатором погоняет, хочется на десерт чего-то фигуративно-простого, человеческого.

А вот и оно. Вдалеке, перед последней дверью маячит большое полотно с очертаниями живого тела. Жаль, не женского. Но все же человек, а не схема и не чудо-юдище. Посмотрим, что за мужик.

«Нестор!» – вслух вырвалось. Неподконтрольно.

Рядом сразу же возникла старушка в музейной униформе – откуда только взялась? – и закудахтала, обрадованная, что пригодилась. Что ей послышалось в греко-славянском имени?

Василий просит пардону и делает шаг к выходу, но вдруг стыдится своей трусости. И еще мелькает надежда: может, обознался? Насилуя себя, останавливается и, чувствуя спиной милицейский взгляд надсмотрщицы, читает надпись в белом прямоугольнике справа от висящего полотна. «Vera Vasilchikova. A Man. № 9».

Живописица так увлечена, что размножила Нестора как минимум в девяти экземплярах? И все нагие? С названием поскромничала, свою модель могла бы поименовать Давидом – получилось совершенное тело, заигрывающее со зрителем. Глаза полуприкрыты, и привлекает не лицо модели, не плечевой пояс, а родинка на спокойной мужской конечности, знающей свою силу.

Юна упоминала имя художницы, когда описывала паству Нестора…

Значит, эта Вера прилетала в Москву.

И выставку устраивала?

И там вывесила всю серию?

Мужчина образцовый. С харизмой и еще кое-чем на букву «х»… Зомбирует всех без проблем.

А что, если Юна, забыв про мстительную цель, тоже увлеклась? Увлекалась убийцей своей сестры…

Могла запасть?

Мысли заскакали вприпрыжку, набирая ревнивую скорость. Василий и не заметил, как вынес обвинительный приговор тому, с кого уже снял подозрения в ходе их дилетантского расследования.

С картины на него взглянула опасность.

Надо Юну уберечь.

С этой идеей на взводе он выбежал из музея, снова напугав бедную старушку-смотрительницу. Старые люди вообще пугливы.

Со следующего семестра Юне обещают полную доцентскую ставку, а пока…

Пока совсем паршиво.

Нет, не в деньгах дело. О них она даже не думает. Всегда хватает столько, сколько есть.

Пока нет полной нагрузки, то есть тотальной занятости, Юна тяготится свободой. Особенно последнюю неделю.

Как-то враз вдруг стало нечем заняться. Придет с лекции, сядет на кухне и сидит.

Чайник включить тяжело.

Никому позвонить не хочется.

Будто уставилась в чистый лист, и ни малейшей идеи нет, что на нем нарисовать.

Заставляет себя встать с неудобной табуретки, перейти в свою комнату. По дороге прикрывает дверь в Юлину. Заходит туда раз в неделю, чтобы ковер пропылесосить, стереть пыль со стола и книжных полок, мокрой тряпкой под шкафом и под письменным столом пошуровать. Ни одну вещь оттуда не вынесла. Надеялась, что силы появятся, когда наконец узнает, что же на самом деле случилось…

Что?!

А если никогда…

Быть такого не может.

Не может быть.

И все.

В своей комнате ложится на живот поперек широкой кровати и переключает каналы на телике. Минут пять следит за страшненькой Изабель Юппер в озоновском фильме. И зачем режиссер так ее изуродовал? Не любит женщин? Старомодные очки, прическа стародевическая, повадка… Чем-то напоминает Капитолину.

Противно. Рука сама гасит экран.

Тишина. Пустота.

Вот Василий вернется из немецкой глубинки, тогда…

А что тогда? За полтора года, что промчались со дня гибели сестры, Юна уже осуществила все мыслимые разведывательные действия.