Ольга Новикова - Гуру и зомби

Вся ее природа – вода в бассейне. Каждый божий день, если не в поездке, а дома, плавает минут по сорок: лечебное движение необходимо, чтобы не болела спина и не немела правая, рабочая рука.

Пейзажей никогда не пишет, гораздо больше ее манят городские джунгли…

В оцепенелом ужасе простояла Вера совсем недолго: почти сразу появляется запыхавшийся хозяин животины, мигом сажает своего не такого уж страшного пса на привязь, а перед дамой так виноватится, что она от жалости к себе расплакалась.

В общем, ведет он ее сперва к своему особняку – благо не так уж и далеко, собаке приказывает: «Домой!», а сам выводит из гаража синий мерс и везет пошмыгивающую носом незнакомку куда ей надо – адрес свой она помнит.

Оказавшись на привычном месте справа от водителя, Вера не сразу, но возвращается в рабочее состояние. Любая встреча – дар, который она всегда старается, как умеет, поставить на службу своему главному делу.

Избавитель оказывается славистом из местного университета.

– Мы можем говорить по-русски! – Вера вскрикивает так громко, что господин профессор тормозит у обочины, поворачивает к пассажирке свое бородатое лицо и испуганно переспрашивает:

– Was? Что случается?

Отлично, промелькнуло у Веры, он явно нуждается в практике. Есть почва для взаимовыгодного сотрудничества. Если, конечно, он хоть что-то понимает в живописи.

Оказалось, доктор Колер не только интересуется изобразительным искусством, он еще и более-менее регулярно читает колонку Густава в нольдебургской «Вечерке».

И он знает Верино имя!

От горделивой радости ее лицо подрумянилось, глаза заблестели – именно в таком чуть вздернутом состоянии у женщин обычно получается все, что им хочется. А требовалось-то всего лишь поднять гостя на второй этаж, чтобы он, потягивая прохладное шабли, непредвзято рассмотрел картины, которые художница выносила из забитой ими темной комнаты.

Может быть, что-то из этой встречи и выйдет…

Обуючивая свою жизнь, человек частенько хотя бы мысленно отбрасывает все, что причиняет боль или угрожает неприятностями. Ему, например, комфортно делить людей на знакомых и незнакомых. С последними можно совсем не миндальничать, хоть плюй на них из уходящего трамвая, как сделал зощенковский артист драмы. Но, между прочим, выяснилось: бесцеремонное арифметическое деление на знакомых и незнакомых для жизни не годится – вечером персонажи новеллки снова пересеклись. Трамвайный сосед оказался любовником жены артиста. Какой уж тут уют…

Гораздо адекватнее (человечнее и благороднее) предположить, что все со всеми как-то связаны. Буквально к каждому жителю планеты приводит виртуально выстроенная цепочка из родственников и знакомых. Пусть и очень длинная. И если твой организм способен улавливать энергию, которую излучает каждая такая витальная связь, то ты приобретешь остойчивость, защищенность от жизненных передряг. Это ценность, почти как счет в банке.

Головоломные – с уступками и провокативными ультиматумами – переговоры, долговременный контракт, выгодный и для Василия, и для немецких партнеров, – все позади.

Уф!

До возвращения в Москву о делах можно забыть.

Василий спускается в гостиничный бар, садится за одиночный столик возле окна, выходящего на Офенерштрассе, и как раз в тот час, когда Вера отправила Нестору свой бесцельный имейл, заказывает большой бокал местного rauchbier и порцию лаберкэзе.

С первым глотком поминает Лелю. В пиве чувствуется яркий аромат карамели и колы, а когда во рту оказался кусочек горячего паштета, то абсолютно новый вкус умастил, кажется, не только желудок, но и голову. Хорошо бы когда-нибудь повторить это ощущение…

Перед вторым глотком Василий глядит на улицу. Народу мало. Провинция… Мимо гостиницы отрешенно бредет женщина в длинном черном плаще, обмотанная темно-зеленым шарфом. Что-то цепляет в ее фигуре, в угловатой пластике движений…

Василий привстает, пытаясь заглянуть в лицо незнакомке.

Не сумел, но стоп-кадр остается в памяти, которая подсказывает: это же Васильчикова, почти что его тезка. Точно, она тут и живет – написано было в каталоге.

Вспомнился давний московский вернисаж, Лелина гибель, Юна…

Юна все еще ищет доказательства вины Нестора. Василий с ней не спорит. Он сам в первый момент ужаса спихнул на соперника вину, потом на какое-то время поддался Юниной фанатичной уверенности… Хотя если этот чертов гуру и виновен в том, что Лели нет, то только косвенно – не мог он сам подрезать ее «букашку», поскольку есть по крайней мере три свидетеля того, что он был тогда в аэропорту.

На том суде, где учитывают подобные обвинения, и Василия можно привлечь к ответственности: зачем дарил машину, почему позволил своей родной жене превратиться в зомби… Может быть, там и примут его оправдания: не хотел, мол, ограничивать ее свободу, с ревностью в себе боролся, в работе искал опору для своей маленькой семьи. Да мало ли как мы отгораживаемся от неприятных проблем, снимаем с себя ответственность за другого.

Нет, больше такой ошибки он не допустит. Надо найти способ отлучить Юну от Нестора. У ненависти огромная поражающая сила, она как бомба в руках террориста-смертника, убивает и того, кто ею обуян.

Как, как помочь Юне? Она не из тех, кто легко отказывается от своих намерений.

Сперва она должна перестроиться в самой своей глубине.

Сама. Без внешнего давления…

Но под тяжестью понятных доводов.

Может быть, ее убедят примеры из жизни других гуру и зомби?

Идея так захватывает Василия, что он, не смакуя, приканчивает вкусную светлость пива, вместо полноценного горячего ужина заказывает несколько бутербродов и, завернув их в салфетку, отправляется в номер, к своему ноутбуку. Сочинять что-то вроде трактата.

«Гуру – это мерин, который не дает потомства».

Звучит как афоризм. Но нет, в качестве первой такая фраза не годится. На удар похоже. Все равно что, приступая к переговорам, дать собеседнику в морду. Юну точно не убедит.

Тогда с чего начать?

А я сам попадал в капкан к какому-нибудь гуру?

В детстве, в юности – точно нет. В дворовых шайках было скучно. Неизобретательно хулиганили приятели, а иногда – мерзко. Гораздо интереснее было читать. От одного собрания сочинений к другому: светло-зеленый Дюма, темно-зеленый Стендаль, болотный Достоевский, голубой Чехов, бежевый Толстой, – все с домашних полок. Ни один из классиков не подмял под себя, все только освобождали. С обернутой в кальку книгой шлялся по Москве, чаще всего в одиночестве.

Впервые окормился… или оскоромился? – в универе. Звали того соблазнителя Борисом. Борисом Леонидовичем. Пусть не родственник, а только омоним поэта… Имя-отчество данный субъект использовал как стартовый капитал для того, чтобы выделиться.