Ольга Новикова - Гуру и зомби

Отставленные женщины никогда его не забывают… Не в силах забыть… Даже такие «личности»… Хм…

Он самодовольно ухмыляется и выключает компьютер.

Засыпает сразу – как чистый ребенок, у которого на совести нет ни одной вмятины. Ни одной. Ввиду отсутствия проступков или потому, что он еще не научился различать добро и зло…

«…Вы и Ваши близкие бодры и здоровы».

Письмо вырвалось из сумбура в Верином нутре, без участия разума. Она не успела даже подумать, чего хочет от своего адресата. Ну ладно бы – высказалась и успокойся. Подумай, надо ли посылать написанное. Но рука сама нажимает на плашку «отправить».

Что теперь?

Ждите ответа?

А если придет какая-нибудь грубость? И попенять не на кого – сама напросилась! Не трожь лавину чужой жизни – на тебя может обрушиться…

От испуга Вера вскакивает со стула.

Где-то в самой глубине она догадывается, она понимает, что Нестор сложен из крепкой скальной породы и ей не удастся отколоть от него даже мелкий камушек, не то что вызвать целый камнепад.

Теперь страшно от безнадежности – вдруг и эха не будет в ответ…

Прочь от компьютера!

Вера отключает почту и, не меняя рабочий, заляпанный краской свитер на что-нибудь чистое, накидывает на плечи черный плащ, обматывает горло широким зеленым шарфом и выбегает по лестнице из дома на Херренштрассе.

Куда себя деть?

Часа три-четыре до возвращения Густава. Зря с ним не поехала. Глянула на запястье – как раз сейчас он открывает выставку богатенького акварелиста в двухстах километрах от дома. Его декоративные поделки пользуются у провинциальных мещан большим спросом. Это не Верины философские замысловатости…

У нее – новое искусство. Оно возникает только из себя. Когда следуешь традиции – получается не творчество, а исполнение.

Искусство есть создание такой формы, благодаря которой – и только через нее – может случиться новое событие, которое есть результат моего опыта, моего знания, моего понимания, моего чувства или переживания.

Муж зарабатывает на то, чтобы я писала, не оглядываясь на рынок. Но удачные продажи – это же не только деньги, это и отклик, это почти физическое ощущение неодиночества…

От немецкой изоляции вот уже сколько лет мечется она по маленькой Европе, пару раз в Африку занесло – во всех выставках участвует, на все приглашения откликается. Посылает свое быстро удлиняющееся резюме на самые разные конкурсы.

Выиграла двухмесячную поездку в Нью-Йорк – дали студио на Шестой авеню, небольшие суточные и итоговый вернисаж со свежими работами. Сперва хотела лететь в Америку вместе с Густавом: привыкла везде быть с ним, боялась разлучиться, да и в выделенной ей квартирке в Бронксе места на двоих вполне хватило бы. Но мужу подвернулись на это время несколько очень выгодных контрактов, а за проживание гостя американцы потребовали несуразную плату. Нерентабельно выходило. Ничего, по-мучалась в одиночестве, но выжила же. Поняла – могу.

И в Москве полгода смогла.

Там ее и прислонило к Нестору. Случайно.

Ноги шли по прямой бесконечной улице в сторону от центра, к безлюдству, а мысли проделывали совсем другой путь. Как въяве рассматривала Вера только что прожитые месяцы.

По приезде пришлось приноравливаться к московской толкотне. Когда первый раз входила в «Баррикадную», то оторопела: война, что ли, началась? Все такие нахмуренные, сердито-сосредоточенные – будто обдумывают, что делать, как спастись… Вопрос жизни и смерти. Никакие другие, более мелкие мысли вроде не могут положить такую скорбную печать на чело.

Но вскоре уже сама чертыхалась, натыкаясь на какую-нибудь провинциалку из Европы, которая останавливалась посреди зала, задирала голову, чтобы рассмотреть дейнековские «Сутки советского неба» на высоком потолке «Маяковской».

Хамелеонистое существо – человек. Ко всему приспособится, подо что угодно подделается…

Обретенный спонсор был – с русским размахом. Для будущей выставки арендовал три огромных зала в ЦДХ на Крымском. В каждом – по четыре высоких стены. Чтобы пространство было свободным, но не нищенски-пустым, надо как минимум пять десятков картин. На все – полгода.

Чтобы не осрамиться, Вера попробовала работать как в молодости: писала до изнеможения, не различая день-ночь, в одежде валилась на кровать, отключалась и, как только глаза открывались – в душ и снова к мольберту. Но первая жила быстро истощилась, повторяться не хотелось, а новое под кистью не рождалось. Надобно время, чтобы думать, сочинять… Только полноценная, калорийная жизнь способна подпитать креатив.

Позвонила Сашке Панкратову. Нет в Москве. Его жена сказала, что улетел в Лаос. Валюня Валентинов в Германии, Горин в Китай махнул.

Ребята мир завоевывают, а я…

Но чтобы врасти в московскую жизнь, хоть на несколько месяцев корешки в нее пустить, хорошо бы обзавестись каким-нибудь Вергилием. То есть понадобился гид, ориентирующийся в столичном аду. Май был ужасно жаркий.

Вера набрала Герочкин мобильный. Отключен. По домашнему телефону вежливая Софа пообещала передать, что его мама разыскивает.

И тут вспомнилось: Герка, скорее всего, сейчас в Доме архитектора. Нестора слушает.

Это недалеко, заодно и прогуляюсь.

Так начался ее роман… И в нем растворились ее подавленные обиды, ее многочисленные претензии к миру и к конкретным людям. Все стало не больно и не важно…

Нестор часто уезжал, поэтому в первую же разлуку захотелось его написать. Ну а потом как-то само собой его тело стало ее темой. А он – музой…

Вера думала – обрадуется… Надеялась, что укрепляет их связь. Любить так сильно, как она, сможет, наверное, еще какая-нибудь женщина. Хотя вряд ли… Но уж писать портреты возлюбленного точно ни у одной не получится. Уверена была: такие отношения важнее и крепче брачных уз.

Понимала, конечно, что он – особенный. Он – отдельный. Он отгорожен от всех.

Но и она ведь тоже…

Граница между индивидуальностями – такими, как они, – преодолевается на уровне духа. Тот, кто на эту высоту поднялся, уже не отречется ни от одного, там встреченного. Не отвернется. Не скажет, как чужой: «При чем тут я?»

Женские ожидания…

Нестор, рассматривая первую графическую серию своих торсов, поусмехался, похвалил технику, рисунок, точность деталей и попросил больше его не трогать. «Не хочу быть моделью, – ласково сказал, обнимая. – А то, что уже сделано, оставь в архиве – пусть потомки разбираются.

После моей и твоей смерти. Получится интрига… Даже интересно, что они домыслят…»

Никакой угрозы в его словах Вера тогда не услышала. Насчет обеих смертей – это он, конечно, пошутил. Никто умирать не собирается. Ни он, ни она. А не выставлять работы она не может. И он отлично знает, что ей каждая картина нужна, что у нее цейтнот.